плохой фотографии. Вот таким кажется мир, когда перед тобой сидит человек с взведенным пистолетом в руке.
Такэо ухмыляется и кладет ствол на столик, рукоятью ко мне.
— Это тебе. Можешь пристрелить меня прямо сейчас, — он откидывается на спинку дивана и равнодушно смотрит мне в глаза.
Муцуми с Юрико поглядывают то на меня, то на него, то на пистолет. Особого волнения на их лицах я не наблюдаю. Конечно, все это просто спектакль. Идиотский спектакль, вполне в духе таких вот психов.
Я нагибаюсь и беру со стола
— Не угадал, — говорит Такэо.
Действительно, не угадал. В обойме стандартные патроны «люгера», с гладкими конусообразными пулями FMJ. Тут уж будет дырка так дырка… Механически я возвращаю обойму на место.
— Можешь им воспользоваться, — говорит маньяк.
Женщины по-прежнему молчат. Хотя уж от них-то можно было ожидать реакции поживее. Неужели все настолько уверены, что я не выстрелю? Вот такое впечатление я произвожу, да?
Меня бесит их спокойствие.
Меня бесят их равнодушные глаза.
Меня бесит то, что они считают меня ни на что не способным придурком. И не стесняются показать это.
Медленно, как во сне, я опускаю флажок предохранителя и поднимаю
В комнате становится очень тихо. Настолько тихо, что я слышу тиканье дешевых кварцевых
Я чувствую, как по виску скатывается капелька пота. Я облизываю пересохшие губы. Я почти перестаю дышать. Рука, держащая пистолет, медленно наливается свинцом, отчего срез ствола увеличивает амплитуду.
Палец прилепился намертво к спусковому крючку. Примерз к нему, сросся с ним. Если я случайно дернусь, если вдруг хоть одна мышца непроизвольно сократится, прогремит выстрел. Центральная нервная система посылает возбуждающий сигнал к мотонейронам, мембрана мотонейрона поляризуется, и он генерирует серию импульсов, направляемых по аксону к мышечным волокнам. Так это дерьмо описал бы физиолог или врач. Так происходит это дерьмо внутри меня. Но снаружи все будет выглядеть гораздо проще. Неуловимое движение пальца — и готов труп. Все равно, что равновесие аптекарских весов — если на одну чашу упадет почти невесомая пылинка, оно нарушится. Скажи что-нибудь сейчас Муцуми, и ей придется отмывать свой диван.
Я это понимаю.
И он это понимает.
Но делает вид, что ему наплевать. Или на самом деле наплевать. Я не знаю. Вряд ли это знает даже он сам.
Понятия не имею, сколько это длится. Мне кажется, что всего лишь пару-тройку вечностей. Нелепая немая сцена. Пародия на драму. Если у парня, сидящего напротив, есть хоть немного мозгов, то для него этот промежуток времени раз в десять больше.
И тут окаменевшую, оцепенелую тишину нарушает какой-то нелепый звук. Даже не звук, а так, намек на него. Я, все так же находясь под гипнозом, перевожу взгляд на Юрико. Она подпиливает ногти.
Из меня выдергивают стальной штырь, и я обмякаю. Рука с пистолетом безвольно опускается.
А этот придурок берет чашечку и прихлебывает кофе. Он говорит:
— Значит, этот вариант тебя тоже не устраивает… Итак, сдать меня полиции ты не можешь, уехать ты не можешь, убить меня не можешь. Теперь вопрос: так чего же ты, собственно говоря, можешь?
Мне настолько погано, что я почти не слышу его. Так, отдельные слова. Все остальное сливается в ровный гул, на манер пчелиного роя. Мне по-настоящему хреново… Если бы я мог, поднес бы ствол к собственному виску и нажал спуск. Проблема в том, что даже этого я сделать не в силах. Даже такой пустяк для меня — невыполнимая задача.
И я спрашиваю себя: когда ты все растерял, дружище? Все, что было в тебе стоящего…
— У тебя есть виски? — спрашиваю я у Муцуми.
Она кивает и уходит на кухню. Видимо, виски у нее появляется только с приходом брата. Ну-ну… Пока ее нет, мы сидим молча. Юрико все пилит ногти, а Такэо рассеянно гоняет пальцем по столу пустую чашку. Я же ставлю
Муцуми возвращается с бутылкой
Стакан виски в руке — мой белый флаг. Грядущее опьянение — безоговорочная капитуляция.
Все так, как не должно было быть.
Глава 12
— Я не вижу смысла в том, чтобы продолжать жить, — говорит девушка под номером 8. - абсолютно никакого смысла. Пока был жив отец, мне нужно было за ним ухаживать. Сейчас он мертв, и я никому не нужна. Да и мне никто не нужен… От людей меня тошнит. А людей тошнит от меня. Я такая уродина… Лучше уж умереть, чем видеть, что на тебя смотрят, как на уродину…
Она действительно уродина. Тут уж ничего не скажешь. Даже если бы сильно хотелось с ней поспорить, с аргументами возникли бы громадные сложности. Одни передние зубы, вылезающие из ее рта чуть ли не на целый сантиметр, чего стоят. Кожа вся в пятнах, сальные волосы, вечно слезящиеся глаза. Это все девушка номер восемь в нелепой коричневой юбке, доходящей до лодыжек, и красно-синем джемпере с закрытым воротом, который моль не съела из брезгливости.
У людей, присутствующих здесь, нет имен. Все пронумерованы. Номер восемь, номер двенадцать, номер тридцать четыре.
— И вообще такая скукотища эта жизнь. Каждый день одно и то же… — продолжает Номер Восемь. — Все, что хотелось попробовать, я уже попробовала. Остальное пробовать не хочу… Лучше уж умереть.
— Хорошо, — подает голос Такэо, — спасибо, Номер Восемь. Мы все тебя понимаем. Кто-нибудь еще хочет высказаться?
Все молчат, опустив глаза.
Сеанс групповой психотерапии. Люди, сидящие на составленных в круг дешевых пластмассовых стульях, потенциальные самоубийцы. Я встречаю здесь почти то же самое, что радовало меня на протяжении года в другой группе — реактивная депрессия, эндогенная депрессия, шизоидная астения, шизофрения, маниакально-депрессивный психоз в депрессивной стадии. Я убеждаюсь, что с течением времени в жизни мало что меняется. Все одно и то же. Одно и то же, одно и то же, одно и то же.
Такэо в своей армейской рубашке и ботинках с тупыми носами сидит в центре круга, закинув ногу на ногу, и поигрывает очками. Он здесь босс. Человек, который должен помочь этим ребятам выбраться из дерьма, в котором они оказались. Собственно, за этим они и пришли. Чтобы добрый умный дядя утер их сопли и сказал, что жизнь стоит того, чтобы жить.
Но у Такэо свой подход. Он говорит: