сегодняшние суммы и нажал на клавишу итога. Появились цифры. Один — семь — девять — два — два — два. Сто семьдесят девять тысяч двести двадцать два. Доллара. Минус. МИНУС. Сто семьдесят девять тысяч двести двадцать два.
«Нам, игрокам-дегенератам, надо радоваться поражениям».
Сто семьдесят девять тысяч двести двадцать два доллара.
В никуда.
В никуда, как в могилу.
«В этот раз я сорву куш».
К горлу подступила тошнота, и он испугался, что его сейчас вырвет.
Он пошел к бару, налил себе из бочки имбирного эля. Пил медленно, перед беззвучным телевизором. Баскетбол кончился. Рисованная собака обращалась к своим невидимым зрителям. Дождь не утихал.
Сэл снова уселся за стол. Экран счетной машинки все еще показывал 179,222.
Рассеянно, забыв о реальности, Сэл переписал сумму на листок бумаги. Он зарабатывал триста долларов в неделю, когда был тапером в баре «Кинг Луи». Все, что он скопил в этом баре и здесь, принимая ставки, добавилось к сумме, которую он задолжал Малышу Джонни. Он мог бы зарабатывать на сотню больше, играя на свадьбах или в ночных клубах. Скажем, четыреста пятьдесят в неделю. Переехал бы к отцу, ел бы четыре раза в неделю бобы — ах да, налоговая инспекция! Чтоб ей пусто было. Расходует он на жизнь сто — сто двадцать пять долларов в неделю, платил бы Малышу Джонни триста пятьдесят, и за год накопилось бы сто восемьдесят тысяч. Боже! Это значит, еще десять лет вести жизнь неудачника, есть из консервных банок, ездить только автобусом. Не тратить ни гроша на одежду и уж конечно на запись. Минутку! О чем он? Что значит три с половиной сотни в месяц в сравнении с долгом сто восемьдесят тысяч?
Всю жизнь он будет платить кредиторам и все больше и больше залезать в долги. Всю свою собачью жизнь.
Но это бы еще ладно. Гораздо хуже было то, что в любой момент у него могли отнять жизнь.
Он достал сигареты. Он никак не мог бросить курить, хотя за последние годы голос у него сел и он теперь не мог брать высокие ноты. Однако сейчас он меньше всего думал об этом.
Думал он о другом. О ста восьмидесяти тысячах. К неприятностям Сэл приготовился еще месяц назад, когда его взяли в этот бар на работу. Это было все равно что поручить лисе охранять курятник. За первые две недели он не выиграл на скачках ни разу и начал ставить на баскетбольные матчи, матчи НХЛ, но и тут ему не везло. На кого бы он ни поставил — все проигрывали. И он задолжал нескольким букмекерским конторам около семи тысяч долларов. Семь тысяч, которых у него не было. И его старик пошел к Малышу Джонни, Малышу Джонни Венезия, потому что они с Малышом Джонни учились в незапамятные времена в одной итальянской школе Святой Марии, а потом Малыш Джонни выбился в люди. Заплатил Все долги, хоронил неугодных, побывал в Анголе и стал вторым человеком в городе и окрестностях, правой рукой Большого Босса, владеющего двумя кабаками на Бурбон-стрит, забегаловкой на Сент-Джоне и тремя барами в районе Джефферсон, был крупнейшим букмекером в юго-восточной Луизиане. Малыш Джонни уладил проблемы с долгами Сэла, например, в банке «Ирландия», заплатил конкурирующим конторам — половину суммы он должен был самому Джонни. И когда Сэл признался, что ему будет трудно выплачивать еженедельно по двести десять долларов, Малыш Джонни пристроил его на работу здесь, в баре «Спортивная жизнь», пока не подыщет ему место в собственном клубе в качестве певца и музыканта. В обязанности Сэла входило следить за дневной работой бара, когда его посещали хозяева, что случалось нечасто, принимать ставки по телефону, что случалось гораздо чаще, и тогда Малыш Джонни должен был брать с него на сотню в неделю меньше. А так как работа настоящего бармена стоила бы ему пятьдесят долларов в день, Малыш Джонни был весьма доволен. Основная сумма долга в семь тысяч долларов оставалась неизменной.
Малыш Джонни смотрел на него как удав на кролика и говорил: «Когда преуспеешь в своем шоу- бизнесе, тогда и отдашь долг».
А потом седой коротышка, ростом почти с Сэла, смеялся своим знаменитым резким смешком.
Все это время Сэл работал на него задаром, весь день, словно раб, отдавая Малышу Джонни треть того, что зарабатывал как тапер в музыкальном клубе.
Ну и жизнь!
Теперь, глядя на цифры на экране счетной машинки, Сэл понимал, что все не так уж и плохо.
Первую неделю он осваивал свою не очень сложную работу. Отвечал на телефонные звонки, изредка разливал пиво и записывал ставки. О всех суммах свыше двух тысяч пятисот долларов следовало сообщать Питу Карандашу, главному бухгалтеру Малыша Джонни, работающему в Джефферсоне. Район Джефферсон был оплотом Малыша Джонни, так о нем написал журнал «Тайм», и никому в Джефферсоне не могло бы прийти в голову наехать на Малыша Джонни Венезия. Каждый раз, когда делалась большая ставка, Сэл звонил Питу Карандашу, а тот перекидывал часть этой ставки в другие букмекерские конторы, чтобы никому не было обидно.
Бар и гостиница «Спортивная жизнь» были главным источником дохода Малыша Джонни. Бизнесмены из Международного Торгового Центра и известные юристы останавливались здесь по пути домой пропустить пару стаканчиков и сыграть на тотализаторе. Захаживали сюда и богатые евреи, сделать ставку именно у Джонни. Им льстило иметь дело с Малышом Джонни Венезия, убийцей, королем Мафии, правой рукой Самого. Это же испытывали преподаватели колледжа в Тулане и священники из Лойолы. А Малыш Джонни требовал строгого подчинения от старых итальянцев и игроков, начиная с бульвара Канал до Французского квартала, — по крайней мере от тех, кто там остался, а не переехал подальше от черномазых. Малыш Джонни был из этих мест, и его люди просто обожали его. Множество новоиспеченных влиятельных черных политиков играли на его тотализаторе, это было так же обязательно, как белый секретарь и белая любовница. К тому же Джонни всегда аккуратно выплачивал деньги победителям, чего нельзя сказать о черных букмекерах.
Внимательно, почти машинально, Сэл переписал шесть цифр в свой красный блокнотик: 179,222. Он не верил своим глазам.
Он начал не сразу. Когда в третье воскресенье его работы миссис Романо позвонила из своего мясного магазина и поставила, как всегда, сто долларов на верный проигрыш — она выбирала лошадей по красивым именам, — Сэл увидел, что Баттон-и-Бауз, лошадь, рожденная для того, чтобы на нее поставила миссис Романо, имела шансы три к одному. Вместо того чтобы записать ставку Романо с ее личным кодом и сообщить о ней Питу Карандашу, чтобы тот занес ее в компьютер вечером, Сэл записал ставку с кодом другого постоянного клиента и, вспомнив, как он обманывал своего пьяного отца, поставил на кобылу, которая в девяти предыдущих заездах приходила в числе призеров. Лошадь пришла первой. Судьба Сэла была предрешена.
Две недели у него была полоса удач. Нет, он не выигрывал каждый заезд — это было невозможно, — но каждый день после работы он изучал поток цифр, быструю смену победителей и побежденных, места и заезды, и каждую ночь он становился богаче. Иногда, придя поздно ночью после выступления в баре «Кинг Луи», он просиживал с этими цифрами до следующего вечера, рассчитывая и мечтая, складывая и отделяя. И с каждым днем он все больше запутывался в своих махинациях. Чью ставку украсть? На чье имя поставить? Кто выиграл сегодня? Кто проиграет завтра? Но у него все получалось, сердце пело от радости до вчерашнего вечера, когда он получил выигрыш за две недели, почти восемьдесят тысяч. ВОСЕМЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ! И он решил остановиться. Взять наличными и смыться.
А теперь сто восемьдесят тысяч долга.
И все из-за одной ставки, одного телефонного звонка.
Большая ставка. К черту эту ставку!
— У меня для вас много денег, — сказал Альберт Кастилья своим высоким, приторным голосом. — Вильмас Бой в третьем заезде в Гольфстриме. — Он помолчал. — Двадцать штук.
Сэл лихорадочно соображал: «Вильмас Бой? Вильмас Бой? Какой еще Вильмас Бой?»
— Хорошо? — спросил Альберт Кастилья.
«Третий в Гольфстриме? Кто там еще заявлен?» — Сэл уже достал список участников.
— Вы приняли ставку? — поинтересовался Кастилья.
— Э... м... — Сэл запнулся. — Если я не перезвоню вам через пять минут, ставка принята.
