– Только через мой труп.
– Я тебе говорю, Джек. Завтра вечером. В десять. В комнате изучения Библии церкви Крови Агнца.
Голд развернул сигару и сунул ее в угол рта.
– На чем бы его подловить? – сказал он задумчиво. – Разжигание фанатизма? Неплохо, может дойти до Верховного суда.
Шериф Катлер протянул ему в окно зажигалку. Дружелюбно ухмыльнулся.
– Уверен, что-нибудь придумаешь, Джек. Наверняка придумаешь.
2.26 дня
Обычно в Шаббат на Ферфакс-авеню, у рынка, и фешенебельной Мэльроз-авеню, проходящей через старый район, толпился народ: панки, туристы, гуляющие. Но в эти выходные еврейские магазины, булочные, киоски были закрыты и заколочены досками, тротуары пусты, только запоздалые, принаряженные по-субботнему прохожие спешили домой из синагоги. Случилось нечто такое, что потрясло даже Лос- Анджелес, самый сумасшедший город в мире. Вечером на службе раввины призывали прихожан быстро сходить домой и сразу же вернуться в бейт-кнессет[64], провести там весь день. По еврейской общине носились грозные слухи: правые террористы хотят взорвать синагогу, иудейскую школу, убить раввина, устроить побоище, как в четверг в ресторане, – и кровопролитие намечено именно на сегодняшний день, Шаббат. Страх и гнев сплотили общину. Бросалось в глаза, что многие мужчины вооружены.
Лагерь Еврейского вооруженного сопротивления охраняли бойцы с автоматами М-16, угрюмо осматривавшие проходивших. Они позволили Голду и Заморе припарковаться, но затем молоденький хлипкий типчик с глазами фанатика преградил им путь.
– Он не похож на еврея, – заявил храбрый воин, тыча винтовкой в Замору.
– Это ж коп, ослеп, что ли?! – прорычал Голд. – И убери свое паршивое ружье, пока я его не запихал тебе в задницу.
Паренек отскочил, и Голд с Заморой вступили на территорию лагеря. Улицы казались непривычно широкими. Голд не сразу понял почему. Совсем нет машин. Наверное, велели убрать, чтоб спасти их от бомб террористов и чтоб негде было укрыться снайперам. Настоящий вооруженный лагерь. Улица Ферфакс готовилась к войне.
Командный центр ЕВС расположился через несколько кварталов от кафе Гершеля, на втором этаже кондитерской. Перед входом несколько бойцов продавали за карточным столиком всякую всячину, атрибутику, связанную с Сопротивлением: памфлеты, брошюры, майки, шарфы. Кто-то притащил чудовищного размера допотопный кассетник. Играла военная израильская музыка. Туда-сюда сновали парни с корреспонденцией. Черноволосые девушки в голубых теннисках предлагали мацу, сандвичи и жареную баранину на вертеле. Солдаты перешучивались с девушками. «Воображают себя героями, – подумал Голд, – героями из французского фильма. Надо же, после Холокоста – такое расистское представление! Сопляки!»
Голда узнавали, неодобрительно косились на него. Те, что понаглее, подошли ближе.
– Что ты забыл здесь, коллаборационист? – начал зеленый юнец лет двадцати. – Это наша территория.
Голд холодно улыбнулся.
– Не играй со мной в солдатики, сынок. Поранишься.
Юнец смутился. Голд посмотрел на окна второго этажа.
– Джерри Кан там?
Он двинулся к входу, юнец заградил дверь карабином. Голд вздохнул.
– Сынок, – устало сказал он, – тяжелый выдался день. Знаешь, столько придурков вертелось под ногами. Боюсь, нервы не выдержат, смотри не попадись под горячую руку... Отвали по-хорошему.
Юнец колебался, сконфуженный.
– Но ему наверх нельзя. Он гой.
– Он мой напарник, сынок.
Паренек решительно замотал головой.
– Ну уж нет. Его не пущу.
Голд повернулся к Заморе.
– Шон...
– Я подожду здесь, – сказал Замора, окинув настойчивого паренька недружелюбным взглядом. – Позови, если что не так. Мы мигом приведем в чувство этих мальчишек.
Голд поднялся по узкой лестнице в приемную, набитую участниками Сопротивления и сочувствующими. Шум был адский. Израильская кампания снимала документальный фильм. Люди с переносными камерами сновали в толпе, тыча микрофонами в доблестных бойцов ЕВС, стараясь не пропустить ни одной из их мужественных, чеканных фраз.
– Киношники, мать их, – пробурчал Голд.
В приемной стояла удушающая жара, хуже, чем на улице. Пахло мужским потом и оружейной смазкой. Несколько человек узнали Голда, но ни один не попытался заговорить с ним. Юнец провел его в противоположный конец комнаты.
– Обождите тут, – важно сказал он и скрылся.
Голд повернулся к находящимся в приемной. Разговоры смолкли, все уставились на него. Голд улыбнулся.
– Ну, как дела?
Никто не ответил, никто не улыбнулся в ответ.
Из-за двери высунулась голова юнца.
– Входите. Джерри примет вас.
В маленькой комнате было еще жарче.
Джерри Кан восседал за массивным белым столом в окружении флагов Израиля и США и плакатов с видами Израиля: Масада, Старый Иерусалим, Средиземноморское побережье. Рядом сидели женщина в русской шали, белокурый юноша и мужчина средних лет в мрачном черном костюме. На носу Джерри красовалась повязка.
– Вот уж не ожидал вас, дядюшка Айк!
Голд улыбнулся.
– Пустое болтаешь.
– Ты сломал мне нос. И чуть не сломал руку.
– Ну, ты дешево отделался.
Кан раздраженно глянул на него.
– Хорошо, чего тебе?
– Пожалуй, стакан чая.
– Чего?
– Стакан чая. Попьем чайку. По-русски, вприкуску.
– Что ты несешь?
– А потом составим план атаки на английскую тюрьму. Кстати, где Ньюмэн?
– Ньюмэн?
– Ну да, Пол Ньюмэн. Я узнал декорации Исхода. Ведь у вас тут съемки, верно?
Он по-хозяйски расхаживал по комнате, не обращая внимания на сердитые взгляды.
– Эти ваши шмакодявки бегают тут, задрав носы, как маленькие Моше Даяны. Придумали, тоже мне. Спектакль для субботнего утренника.
Враждебное молчание.
– А как распределите роли? «Эй, Сол, пришли-ка несколько типичных семитских физиономий в солдатской форме, да присматривай за новичками. Мы тут затеваем одно дельце, и нам пригодятся доверчивые молокососы». Вот что здесь происходит.
Джерри криво усмехнулся.
– Ты явился сюда, как пророк Даниил в ров ко львам. Ты здесь нежеланный гость, никому не нужен и, несмотря на это, заявился и поносишь нас. Я на твоем месте был бы осторожней.
