Куки взглянула на него, пожала плечами и взяла сигареты. Он дал ей прикурить и вновь раскурил потухшую сигару. Сел на небольшой стол – напротив нее, долил виски в оба стакана, до краев. Некоторое время пили молча, не глядя в глаза друг другу. Жужжал кондиционер.
– Джек, – спокойно начала она, – ублажать мужчин – это моя работа. Вот ты коп. Это твоя работа. Ну... президент, например: это Рейгана работа. Ну, понимаешь? – Она улыбнулась. – Знаешь, как это говорится: «Только скажите, что вам надо».
Голд слегка приподнял руки, что получилось почти по-итальянски.
– Мне просто нравится смотреть на тебя, Куки. Просто смотреть на тебя. Это доставляет мне удовольствие.
Она подозрительно оглядела его.
– Ты просто смотришь на меня и получаешь от этого удовольствие?
– И немалое, хорошая моя. Любой мужик смотрел бы на тебя не отрываясь. – Голд стряхнул с брюк пепел. – И потом, ты кое-кого мне напоминаешь.
Куки все еще недоверчиво таращилась на него.
– И ты уверен, что тебе больше ничего не нужно?
– Уверен, Куки.
– Просто смотреть на меня?
– Да, и ничего более.
– И я ничем больше не могу быть тебе полезна?
– Абсолютно ничем.
– Эй, ну какого черта?! – Она встала и воздела руки в притворном гневе. – Ты болван, Джек Голд. Я сама не пойму, чего я так стараюсь.
Стремительной, целенаправленной походкой она пошла к своей сумочке. Зад у нее был круглый и упругий. Из сумочки она выудила лак, и пилку для ногтей, и маленький тюбик суперклея. Повернув стул, она села лицом к Голду, положила ногу на ногу и принялась подтачивать ноготь.
– Тридцать пять долларов отдала за этот чертов маникюр сегодня утром на Беверли-Хиллз. – Она показала палец Голду и сразу же убрала, прежде чем он разглядел его. – Потом выхожу от маникюрши, отпираю свою тачку и – оба-на! – тридцать пять долларов коту под хвост!
– Жизнь трудна, Куки, – ухмыльнулся Голд, – особенно жизнь шлюхи.
– Не будь таким занудой.
Растопырив пальцы, она положила руку на крошечный столик и принялась чинить ноготь суперклеем.
– А кто она была? – спросила Куки, не поднимая головы.
– Кто «она»?
– Ну, девушка, которую я тебе напоминаю.
Голд молча наблюдал, как она наносит на сломанный ноготь тонкую полоску суперклея. Куки подняла голову и мельком взглянула на него.
– Это была филиппинка? – Ее внимание вновь сконцентрировалось на ногте. – Ты сказал, я похожа на нее – значит, она была смуглая. Латиноамериканка, может быть? Мексиканка? Итальянка? Эй, а не была ли это какая-нибудь еврейская шлюха?
Она вновь взглянула на Голда, потом еще раз – уже более пристально.
– Эй, Джек Голд, ну не будем говорить о ней, ты, вижу, не хочешь. Не надо вообще ни о чем говорить. Я всего лишь хотела...
– Она была черная, – сказал Голд.
– Черная! – Глаза Куки блеснули. – Как ты смеешь говорить, что я похожа на какую-то черномазую?! Я не могу быть похожа на черномазую суку! Ты на что это намекаешь? – В возбуждении Куки заерзала ногами: то раздвигала их, то опять клала ногу на ногу. По ее животу волной прокатывался едва заметный слой молодого здорового жирка.
– Куки, кожа у нее была очень светлая. Она была черная всего-то на одну восьмую. В Новом Орлеане таких называют окторунами[8]. Она из Нового Орлеана.
– Их называют окто... Как ты сказал?
– Окторун. Ну, как
Куки обрабатывала восстановленный ноготь пилочкой – яростными движениями счищала лишний клей.
– Так она была красива, эта твоя окто-макаронша?
– Очень.
– Так вот почему я напоминаю тебе ее.
– Именно поэтому, Кук. – Голд затянулся сигарой и улыбнулся.
– И поэтому ты звонишь мне раз в три-четыре месяца: чтобы я приходила к тебе и расхаживала нагишом. И это возбуждает в тебе воспоминания о ней!
– Ну вот, Куки, ты и раскрыла мою самую страшную, темную тайну.
– Эй, Джек Голд, – Куки пожала плечами, – это еще не самое странное, что мне приходилось делать, уж были причуды и покруче. Но что ж ты не удержал ее? Тебе бы это дешевле обошлось, по большому счету!
Голд засмеялся, скорее даже фыркнул как-то безрадостно. Все чувства исчезли с его лица – в плохо освещенной комнате мотеля он выглядел вдруг постаревшим.
– Она умерла.
Куки вытянула руку и с удовлетворением осматривала результаты своей «реконструкции».
– Что ж, рано или поздно все там будем, – сказала она с отсутствующим видом. – Или я не права, Джек Голд?
Голд закинул ноги на стол и откинулся назад, так что стул накренился.
– Насколько я знаю, так оно и есть.
– Так не теряй же времени, пока оно у тебя есть, черт бы тебя драл! Развлекайся, гуляй, понял?!
Голд наклонился на стуле еще дальше и прижал свой стакан с виски к груди.
– А, так мы этим сейчас и занимаемся? Я сразу и не врубился, Куки.
11.52 вечера
Ночь выдалась жаркая и влажная. Эстер кое-как выбралась из бесконечных заторов на Сансет- бульваре и припарковала машину на узкой аллее у жилого дома, покрытого осыпающейся розовой штукатуркой. На крыльце ошивалось несколько молодых мексиканцев: бездельники передавали по кругу сигарету с марихуаной и бутылку «Спиньяды». Когда Эстер проходила мимо, один из них прищелкнул языком и остальные дружно заржали. Глядя прямо перед собой, Эстер подошла к исцарапанной двери в конце длинного вестибюля. Из-за двери орал телевизор – была включена испано-язычная программа. Эстер забарабанила в дверь, потом вновь, еще сильнее.
– Лупе, Лупе! Это я, Эстер!
Дверь приоткрылась, и наружу выглянула хорошенькая латинка с «хвостиком» на голове и в футболке с надписью «Universal Studio Tour».
– Сейчас-сейчас, Эстер, я как раз малышку укладываю. Она простудилась и все время просыпается.
– Еще бы ей не просыпаться – у тебя ящик орет на всю катушку!
Лупе улыбнулась.
– Ну, а ей нравится; он ей навроде приятеля. Вот только простуда ее донимает – никак не проходит.
– Ну пойдем, пойдем, девочка, работать надо!
– Идем.
Пять минут спустя, когда Эстер заводила мотор своего фургона, в машину проскользнула Лупе и села рядом, на переднее сиденье. За ней последовала еще одна девушка, потяжелее с виду.
– Эй, а это кто еще? И где Мария? – спросила Эстер.
– «La Migra»[9], – печально ответила Лупе. – Она еще в центре
