Вернувшись домой, я долго разглядывал себя в зеркало, стараясь понять, какие же лица бывают у колбасников, и потом даже спросил об этом у матери, умолчав, конечно, почему это меня интересует. Но мать ответила только:
— Эх, сейчас уже не встретишь таких колбасников, какие бывали в старину… Это ведь старинная профессия… Зимой они торговали колбасой, а летом продавали соломенные шляпы… Да, старинная профессия… А теперь вот они стали обыкновенными лавочниками.
Тем временем наступила осень, стоял уже конец ноября, погода была очень неустойчивая: то светило солнце, то лил дождь. Я понимал, что хорошей погоде пришел конец и что о девушках до весны нечего и мечтать, потому что в зимнюю слякоть и непогоду они сидят по домам. Но, с другой стороны, я так распалился, что и думать не хотел провести еще одну зиму без подружки.
Однажды утром, исколесив, как обычно, взад и вперед виа Венето, я уже собирался возвращаться к себе домой, в Прати (я жил между Виллой Боргезе и площадью Пополо), как вдруг мне показалось, что на бульваре, ведущем к площади Фламинио, я увидел ту, которую искал. Она шла одна, завернувшись в прозрачный, видно, целлофановый плащ. Издали она показалась мне очень привлекательной. Но когда я остановил машину и, открыв дверцу, проговорил:
— Не разрешите ли, синьорина, подвезти вас? — и она, обернувшись, взглянула на меня, сказать по правде, я почти раскаялся, что окликнул ее. Не то чтобы она была безобразна, скорее даже наоборот, но было в ее лице что-то такое хитрое и наглое, что не обещало ничего хорошего. У нее была шапка черных кудрявых волос, круглые, выпуклые, словно стеклянные глаза, немного широкий негритянский нос, толстые губы и совсем маленький подбородок. Она с готовностью спросила:
— Куда вы хотите меня отвезти?
Голос у нее был с хрипотцой, а манера говорить вкрадчивая. По ее произношению я понял, что она настоящая римлянка.
— Куда вам будет угодно, — немного оробев, сказал я.
Она вдруг начала мне жаловаться, растягивая слова:
— Понимаете, я опоздала, а живу я так далеко, теперь мама уже не ждет меня домой… Почему бы нам не поехать куда-нибудь пообедать?
Пока она говорила, я успел прийти в себя; мне показалось, что она мне нравится, и я кивнул ей, чтобы она садилась. Девушка не заставила себя долго просить.
— Наверно, мне не следовало бы соглашаться, — сказала она, усаживаясь в машину. — Но вы кажетесь таким порядочным человеком… Не думайте, пожалуйста, что я решилась бы на это с кем-нибудь другим…
Включая мотор, я сказал:
— Меня зовут Аттилио Помпеи, человек я действительно серьезный, а вас я остановил только потому, что чувствую себя совсем одиноким и мне хочется найти себе спутницу. Видите ли, у меня есть деньги, есть машина, у меня есть все, вернее, почти все, мне не хватает только общества такой девушки, как вы.
Я объяснил ей все это, чтобы она знала, кто я такой и каковы мои намерения. В ответ я услышал:
— Итак, куда же нам лучше поехать?
Я назвал один из ресторанов, но она только скривила губы.
— Почему бы нам не поехать за город, например в Фьюмичино?
— За город, в такую погоду?
— Так даже лучше… И потом это на море, и мы сможем поесть там рыбы.
Подумав, что такой дальний путь поможет нам сблизиться и что, быть может, она не зря предлагает мне эту прогулку, я сказал:
— Хорошо, едем в Фьюмичино.
Когда мы проезжали площадь Кавура, она попросила остановиться около какого-то бара, сказав, что ей нужно позвонить матери и предупредить, чтобы та не ждала ее домой. Она вернулась оттуда очень оживленная и весело сообщила мне:
— Бедная мама… она спросила, где я и с кем, а я ей ответила — с Аттилио… Вот теперь ей придется поломать себе голову, что это за Аттилио.
Завернувшись в свой плащ, она живо уселась в машину. И мы поехали.
Мы выехали из Рима по блестящему, как зеркало, шоссе Мальяна. Солнце сверкало так ярко, что было больно глазам. Но не проехали мы и двух километров, как небо почернело и начался страшный ливень. И пока «дворник» расчищал залитое дождем ветровое стекло, я решил, не теряя времени, рассказать ей о себе и о своих планах.
Видя, что мои слова находят у нее живой отклик, я почувствовал облегчение. Она говорила:
— Человек не может жить один, как какая-нибудь собака, ему нужна подруга жизни, нужна ласка, нужна любовь.
— Вот именно.
— И потом, — продолжала она, — мужчина, у которого нет любимой женщины, теряет желание трудиться. Действительно, ну для кого ему тогда работать?
— Верно!
— Женщина вносит в жизнь мужчины столько обаяния, нежной привязанности, сколько не может ему дать ни один друг.
— Что и говорить!
— Мужчину, у которого нет подруги, нельзя назвать настоящим мужчиной.
— Я думаю точно так же.
— В тяжелые и печальные дни одна только женщина может утешить мужчину и вдохнуть в него новые силы.
— Святые слова.
— Мне кажется, что такому человеку, как вы, — заключила она, — нужна добрая и сердечная девушка, которая бы о вас заботилась больше, чем о самой себе, девушка, которая бы вас хорошо понимала и была бы даже способна на жертвы.
В общем, она оказалась так умна, проницательна и благоразумна, что я совсем успокоился: именно о такой девушке я и мечтал.
— Как вас зовут? — спросил я.
— Джина, — ответила она.
И тогда я сказал:
— Джина, я чувствую — мы созданы друг для друга.
И придерживая одной рукой руль, другой я попытался найти ее руку, но она сказала:
— Ты лучше правь, а руку мне успеешь пожать и в Фьюмичино.
И хотя это «ты» было сказано вполголоса и как бы невзначай, я был очень доволен.
Между тем среди рваных и черных туч снова проглянуло ослепительное солнце. Мы проехали станцию Мальяна, и дорога пошла через зеленые, пропитанные влагой поля, которые теперь блестели, словно озеро.
Дорога была совсем пустынна, нам встретилась только одна маленькая светло-коричневая машина, в которой сидели двое мужчин. Они то перегоняли нас, то оставались позади, словно не хотели потерять нас из виду.
— Чего им нужно, этим болванам? — сказал я и, включив мотор на полную мощность, обогнал их.
Она выглянула из машины и с усмешкой сказала:
— Двое мужчин без женщин, вот и развлекаются, как умеют. Бедненькие!
Я оглянулся на дорогу и, видя, что машины больше нет, снова замедлил ход. Но вот кончились мокрые от дождя поля, и дорога пошла через лес. Черный асфальт весь был усыпан желтыми, оранжевыми и коричневыми листьями, сбитыми ветром и дождем. Деревья в лесу тоже были желтые, оранжевые и коричневые, а сейчас, залитые солнцем, они казались золотыми.
Вдруг она вскрикнула:
— Смотри, какая красота! Ну-ка, останови машину.
Я остановил, и она сказала мне:
— Знаешь, что я придумала? Ты выйдешь сейчас из машины и соберешь мне в лесу букет
