Вечером того же дня еду в направлении виллы Протти и говорю 'ему': '- Видел? Вот что значит сублимация. Сначала Флавия заигрывает со мной, дразнит меня, делает вид, будто на все готова, но как только я даю тебе волю — шмяк! шмяк! — отвешивает пару таких затрещин, что хоть стой, хоть падай'.
'Он' не отзывается. Настроение у 'него' паршивое, я знаю. После прокола с Флавией предстоящее общение с Мафальдой лишь усиливает 'его' недовольство. Тем более что, выходя из дома, я, так сказать, официально 'ему' подтвердил: '- Час настал. На сегодняшний вечер я временно приостанавливаю мой 'возвышенческий' эксперимент. У тебя будет возможность установить с Мафальдой, как ты выражаешься, 'прямой контакт'. Предоставляю тебе полную свободу действий, без каких-либо ограничений'.
Это торжествующее заявление я попытался произнести с таинственным и многообещающим видом, точно отец, говорящий сыну: 'Ты уже в том возрасте, когда я могу доверить тебе ключи от дома: на, держи и развлекайся за милую душу'. Однако, судя по гробовому молчанию, с которым 'он' воспринял мой посул, тот 'его' нисколечко не прельстил. Хоть 'он' меня и уверял, что возраст для 'него' не имеет значения, перспектива установить с Мафальдой 'прямой контакт', как видно, не очень-то 'ему' улыбается. Желая понять, что скрывается под 'его' молчанием, я настаиваю: '- Выходит, визит Флавии оказался самым настоящим уроком сублимации'.
Задетый за живое, 'он' наконец отзывается, точнее огрызается: '- И в чем, интересно знать, заключался этот урок? — В том, что Флавия предпочла низменному наслаждению, которое предлагал ей ты, возвышенное наслаждение, которое вытекало из отказа от самого наслаждения.
— Какое же можно испытывать наслаждение, отказываясь от наслаждения? — Наслаждение властью.
— Ну и где тут власть? — У тебя на бороде. В первую очередь это власть над тобой. А следовательно, и над остальными. Подчеркиваю: власть, а н е властность. Первая присуща 'возвышенцам', вторая — 'униженцам'. Ты — существо властное, но именно потому, что ты такой властный, я начисто лишен всякой власти. Тебе интересно знать, в чем заключается урок Флавии? Отвечаю. Флавия поступилась своей властностью, но взамен обрела полную власть надо мной. Я же не отрекаюсь от властности, по крайней мере ты делаешь все, чтобы я не отрекся, и, естественно, теряю власть над Флавией. Коль скоро дело обстоит именно так, мне остается извлечь из моей властности хотя бы практическую пользу, иными словами, прибегнуть к твоим услугам ради чисто материальной выгоды. Вот и весь урок.
— А чисто материальной выгодой, — ехидничает 'он', — попросту говоря, будет режиссура? — Попросту говоря, да. Только не надо ничего упрощать.
— Почему это? — Потому что власть начинается там, где кончается просто болтовня.
— Какое мне дело до власти? Я твердо знаю одно.
— Что? — А то, что после шести месяцев воздержания ты подсовываешь мне старуху.
— Да какая она старуха? Вполне подходящий возраст.
— Во-во. Для кладбища.
— А хоть бы и так? — отвечаю я сквозь смех. — Не ты ли постоянно убеждал меня в том, что увядающая плоть зрелой женщины способна возбуждать не меньше, чем возбуждала ее же терпкая незрелость лет тридцать — сорок назад? Говорил ты это или не говорил? — Говорил, но… — Говорил. А когда я спросил тебя: 'Никак на старушек потянуло?' — что ты мне ответил, помнишь? Ты ответил: 'Ну, потянуло, а что тут такого?' — Не стану отрицать: было дело. Только многое зависит от обстоятельств. Скажем, в тот вечер, когда под столом ты взял Мафальду за руку, я сразу изготовился. Тогда, в силу обстоятельств, мне захотелось Мафальду. А теперь… — А теперь? — Теперь все как-то заранее известно. Запрограммировано. Да и делается ради одной практической пользы.
— Ну и тогда, если вдуматься, тоже была своя польза — цель, которой я добивался.
— Да, но это было чем-то новеньким. А любая новизна, как тебе известно, всегда кажется бескорыстной и ненадуманной.
— Слушай, может, хватить ворчать? Я же знаю, что ты и на этот раз покажешь класс. Разве нет?' Не отвечает. Все еще дуется на меня. Надо бы дать 'ему' возможность излить чувства, а в остальном — довериться 'его' неотразимой, почти машинальной готовности. Молча еду дальше. В темноте на дороге ослепительно вспыхивают фары, затем гаснут, снова зажигаются и совсем рядом проносятся мимо. На десятом километре мои фары выхватывают из мрачной размытой перспективы прямой участок черного асфальта, разделенного барьером с красными полосками светоотражающей разметки; а посредине этого участка, там, где к главной дороге примыкает поперечная, — сидящую на барьере женщину. Это проститутка. Одна нога свесилась, другая согнута и уперлась в перекладину. При ярком свете мимолетном замечаю, что на ней мини-юбка; мой взгляд скользит все выше и выше, как шпага, вонзается прямо у нее меж ног — в густую тень, а может, и не тень. Все это я отмечаю про себя с холодной ясностью, затем включаю ближний свет и прогоняю прочь дорогу, красные полосы разметки, асфальт, перекладину, барьер и женщину в сумерках ночи. 'Он' тут же вопит нечеловеческим голосом: '- Назад, назад, давай!' Поначалу я, признаться, решил, что на кого-то наехал или что от машины отвалилась деталь. Но вскоре сообразил: я чуть было не упустил девицу на перекладине. Всего-то навсего. Как бы то ни было, даю задний ход: сейчас не стоит 'его' сердить, ведь совсем скоро, на вечере у Протти, 'он' должен оказать мне известную услугу. И все же я замечаю: '- Ты что, белены объелся? Подумаешь, какая-то шлюшка.
— Нет, она не похожа на других. Ты обратил внимание, как она сидела?' Вот она. Молодая — лет двадцати. Останавливаю машину и высовываюсь из окошка, чтобы получше ее рассмотреть. Брюнетка с черными, слегка раскосыми глазами, напоминающими две бойницы. Скуластое худое лицо, узкогубый рот и резко очерченный нос. Внешне — настоящая индианка. На голове молочно-белый берет, из-под которого торчат темные блестящие волосы. Я уже слишком долго стою, чтобы уехать просто так. Ладно, думаю: поторгуюсь с ней для вида, лишь бы не выводить 'его' из себя. Однако не успеваю я и рта раскрыть, как 'он' грубо приказывает: '- Нечего тут ля-ля разводить. Сажай ее в тачку и жми домой.
— Совсем, что ли, того? — Сказано тебе: нечего языком трепать! Хочешь, чтобы я участвовал в твоих шашнях с Мафальдой, — подавай мне эту девку, и без разговоров. Не то — шиш! — Что значит 'шиш'? — Шиш тебе, а не Мафальда.
— Погоди, погоди. Уж не собираешься ли ты… — Прикинуться в решающий момент дохляком? Именно.
— Послушай, давай рассуждать здраво: ну, сделаю я потвоему, притащу эту деваху домой — и какой от тебя потом будет прок с Мафальдой? Смех, да и только.
— Спокуха: положись на меня'.
Тяжелый случай: ярко выраженная мания величия. С чего начали, к тому и пришли. Сначала наобещает с три короба, а потом расхлебывай за него. Не колеблясь отвечаю: '- Даже и не заикайся.
— Ну будет тебе вместо Мафальды шиш с прицепом.
— Да ты сам рассуди… — Ха-ха-ха: рассуди! Судить да рядить — это по твоей части. А я для другого пригожусь'.
Спорить не стану: рассуждать — действительно мое право, и я незамедлительно к нему прибегаю, заявляя с твердостью: '- Меня ждет Протти. Кроме того, твоя властность тоже не безгранична. Знай: сядешь с Мафальдой в лужу — все кончено, и в первую очередь для тебя, а проколешься с этой девкой — ни от кого не убудет — ни от меня, ни от тебя. Я не собираюсь рисковать. Поэтому предлагаю тебе: сейчас я дам этой римской индианке задаток и назначу ей встречу на потом, она пойдет у нас вторым номером, после Мафальды.
— На это я могу в свою очередь ответить: даже и не заикайся.
— Но почему? — Потому что я хочу индианку. И немедленно.
— Ну уж нет.
— Ну уж да.
— Тогда вот что: ни вашим ни нашим. Я поехал. А с Мафальдой управляюсь как-нибудь без тебя.
— Это как же? — Сам знаешь: способов достаточно'.
Угроза обойтись без 'него' срабатывает. 'Он' идет на попятную: '- Не-не-не. Будь по-твоему: снимай ее на потом… А ну, как она бабки загребет и тю-тю? — Я дам ей половинки двух десятков с условием, что две другие она получит у меня дома.
— А если мы задержимся у Протти и она никого не застанет? — Верно мыслишь. Кроме двух
