так уж печально. До сих пор я называл тебя Федерикус Рекс. Отныне буду называть Сновидцем. Идет?' Снова ни звука. Пожимаю плечами и выхожу из ванной. Вот и спальня. Белесая голова Ирены утонула в подушке; глаза закрыты, простыня натянута до подбородка. Не открывая глаз, она произносит: — Ложись к стенке и не заводи никаких разговоров: я уже засыпаю. Спокойной ночи. — Протягивает руку и гасит свет. Комната погружается в темноту.
На ощупь протискиваюсь в узкий проход между кроватью и стеной. Залезаю в постель, ложусь на спину. В спальне жарко; лежу под простыней и легким байковым одеялом. Кладу руку под голову и вслушиваюсь. Ирена уже спит: в этом убеждает ее глубокое, ровное дыхание, время от времени забавно прерывающееся короткими вздохами и сменой ритма. После каждого вздоха Ирена слегка ворочается, поудобнее устраиваясь на ограниченном пространстве кровати. Теперь мой черед повернуться: от неподвижности у меня затекла нога. И тут я замечаю, что вместе со мной непроизвольно повернулась и Ирена. Я повернулся на правый бок — спустя мгновение на правый бок поворачивается она. Выждав немного, поворачиваюсь на левый. Через секунду, вздохнув, Ирена тоже ложится на левый бок. Наконец я ложусь на спину; Ирена снова вздыхает и перекладывается на спину. Тут я замираю и начинаю размышлять.
Стало быть, говорю я себе, Ирена поворачивается тогда, когда поворачиваюсь я; перекладывается с боку на бок тогда, когда перекладываюсь я; ложится на спину тогда, когда ложусь я, — и все это 'во сне'. Что это значит? Это значит, что между нами существует некая близость, тайная связь. Ирена не сознает этой близости, этой связи, зато я — да. Я люблю Ирену и знаю об этом; возможно, Ирена тоже любит меня, но еще не знает этого. Тем не менее она проявляет свою любовь, послушно сообразуя движения собственного тела с движениями моего. Но лишь 'во сне'. Следовательно, я должен сделать так, чтобы в будущем эта связь, это сродство постепенно перешли из бессознательного в осознанное, из сна в явь. Несмотря на все ее рукоблудные ритуалы, Ирена остается обыкновенной женщиной, и при благоприятных обстоятельствах ей уже не хватит только самой себя: для полноценного самоощущения Ирене понадобится мужчина. Поэтому от меня потребуется создать такие обстоятельства.
Неожиданно чувствую себя счастливым. Да, я буду целомудренным спутником Ирены до того дня, когда она почувствует необходимость сделать меня своим любовником. При этом я не должен форсировать события; все произойдет само собой.
С этими мыслями я проваливаюсь в глубокое забытье, в Конце которого вижу такой сон. Вместе с Иреной и Вирджинией мы идем к церкви в районе ЭУР. Ночь, полнолуние, однако луны не видно. Наши черные тени вытянулись на брусчатке, освещенной холодным лунным светом; у нас лиловые, сильно отекшие лица. Мы медленно поднимаемся по ступенькам паперти. Портал закрыт; белый купол упирается в темный небосвод. Мы подходим к самым вратам храма. И вдруг — о чудо! Медленно створки портала открываются, как бы сами по себе, и перед нами расступается темнота центрального нефа. В церкви потушены все огни, лишь крохотный огонек лампады теплится где-то там, в алтаре. Лампада распространяет слабое свечение, в котором вырисовываются размытые очертания гигантской черной тени, подобно тому как в альпийских долинах на фоне более светлого неба выступают в безлунную ночь контуры горного массива. Тень возвышается в форме слегка заостренного цилиндра. Кажется, будто это огромный патрон, исполинский снаряд, водруженный. Для какого-то обряда. Ирена бормочет мне: 'Сейчас я велю Вирджинии прочесть молитву, а потом уложу в постель'. И тут, присмотревшись к неясному силуэту этого сумрачного существа или предмета, я узнаю 'его'. Да, вне всяких сомнений, сумрачный конус, окутанный плотным, непроницаемым мраком, есть не кто иной, как 'он', разросшийся до невообразимых размеров и напоминающий чудовищный фетиш. Вполголоса говорю Ирене: 'Надеюсь, ты не заставишь Вирджинию молиться перед этой штуковиной?' Ирена отзывается сухо: 'Еще как заставлю'. — 'Но ведь здесь явное недоразумение'. — 'Какое недоразумение?' — 'Кое-что оказалось не на своем месте. Кое-что вместо кое- кого'. Прежде чем Ирена успевает ответить, девочка издает пронзительный крик, вырывается из наших рук и бежит к алтарю. По мере того как Вирджиния удаляется, ее белое платьице становится все меньше и меньше и под конец совсем исчезает во тьме. В этот момент я просыпаюсь.
Лежу на левом боку; перед глазами освещенная стенка. Медленно достаю руку из-под простыни и, не поворачиваясь, смотрю на ручные часы: уже восемь утра. Убираю руку обратно под простыню и, не меняя позы, шарю за спиной по кровати. Вытягиваю пальцы, насколько это возможно, — пустота. Поворачиваюсь, стараясь не шуметь, и вижу Ирену.
Обнаженная, она сидит на табурете перед зеркалом. Белокурая головка склонилась к правому плечу. Широкоплечее туловище с едва обозначенной талией тоже слегка наклонено вправо. Ирена опирается на край табурета левой рукой. Правая рука подалась вперед, чтобы ладонь могла — как нетрудно догадаться — протиснуться между ногами. Левая нога подогнута почти под прямым углом: ступня уперлась в ножки табурета. Правая отведена чуть в сторону и вытянута вперед: носок вот-вот коснется металлической опоры зеркала.
Приподнимаюсь на локоть и всматриваюсь пристальнее. Должно быть, мастурбация только началась. Заглянув через плечо Ирены, вижу ее отраженное в зеркале лицо: веки опущены, губы полуоткрыты, вид отрешенный, как у человека, занятого самосозерцанием. Ирена закрыла глаза, потому что просматривает свой внутренний фильм, кадр за кадром, не спеша; явно отмечая при этом каждый кадр нажимом руки между ног. Время от времени она, возможно, останавливает фильм на самом интересном кадре; возможно, отматывает пленку назад, чтобы еще раз насладиться кадром, которым, по ее мнению, насладилась недостаточно.
Что смотрит Ирена в эту минуту? Она сама призналась в этом накануне вечером: фильм, навеянный моим сюжетом о воображаемом Прото и воображаемой Лилле. История о кинопродюсере, который дарит девушку своему секретарю. Ирене наверняка понадобится уйма времени, чтобы исчерпать мазохистское содержание идеи 'подарка'. На каком она сейчас месте? Может, на том, когда предлагает себя садисту Прото? Или уже подошла к сцене 'подарка'? Неотрывно смотрю в зеркало на лицо Ирены: оно исполнено преображенной, духовной красоты. С ревностью говорю себе, что, пожалуй, ни один мужчина не способен привнести в это отрешенное, чувственное, озаренное улыбкой лицо подобную красоту. Перевожу взгляд на спину Ирены. Неподвижность туловища противоречит легкому, ритмичному снованию взад-вперед локтя. От неподвижной белокурой головки, склоненной к плечу, продолжает исходить ощущение напряженной созерцательной сосредоточенности. Все действо свершается в глубокой тишине; в тишине, непроизвольно отмечаю я про себя, мастурбации — безмолвной именно благодаря своему одиночеству.
Сколько длится эта неподвижность, эта тишина? Кажется, вечность. Ритуальная вечность, мнящаяся мигом участникам самого ритуала и бесконечность — его соглядатаям. Но вот отведенная в сторону и выставленная вперед правая нога как будто напружинивается. От бедра до колена проходит судорога, подчеркивая выпуклость мускулов. Пальцы ноги вытягиваются и сгибаются, словно цепляясь за воздух. Одновременно с этим головка начинает медленно вращаться вокруг белоснежного основания крепкой шеи; бедра смещаются влево; плечи сгибаются в сторону, противоположную бедрам; неторопливое вращательное движение, сообразное движению головы, раскачивает ягодицы то вправо, то влево так, что разобщающая их прореха кренится то в одну сторону, то в другую. Наконец вслед за неподвижностью нарушается и молчание. Вкрадчивым, хрипловатым, взволнованным голосом, совсем не таким, как обычно, Ирена принимается страстно и нежно повторять односложное любовное согласие: 'Да… да… да… да… да…' Ирена говорит 'да' самой себе; той жизни, что живет наедине с собой; тому представлению о себе, что раз от разу предлагает ей собственное воображение. Особо же говорит она 'да' персонажу своего фильма по имени Прото; самой себе, обольщающей Прото; снова Прото, дарящему ее мне; и мне, принимающему подарок. Она говорит 'да' всему тому, что я ненавижу и включил в мой сюжет именно потому, что ненавижу.
Постепенно 'да' учащаются; возбужденный голос Ирены дрожит от нетерпения и звучит уже мягко и податливо. Отдельные звуки перемешиваются и сливаются в единый нечеловеческий, ужасающий стон. Смотрю в зеркало. Ирена запрокидывает голову и медленно открывает рот. Стон делается все слабее, пока не переходит в диковинный, я бы сказал, беззвучный крик, когда рот раскрыт как бы для крика и тем не менее не издает ни звука. Внезапно тело сводит короткой, резкой судорогой; ноги подскакивают и застывают, а затем рывком сгибаются; голова вращается, откидывается назад, вновь падает вперед, уткнувшись подбородком в грудь. Ирена сидит неподвижно и смотрит вниз. Она испытала оргазм и теперь наблюдает, как он отзывается последним подрагиванием; так, наблюдая за восхитительным закатом, с
