половое влечение.
— А у меня для тебя есть подарок.
Я достал шахматы и расставил фигуры на столе. Он был восхищен. Одну за другой он брал их в руки и разглядывал.
— Черт возьми! Вот это вещь! — воскликнул он.
— Я так и думал, что тебе понравится.
— Понравится! Я никогда не видел ничего подобного. Большое спасибо, Капа.
— Не стоит.
— Ты можешь остаться здесь на некоторое время? Так хочется с кем-нибудь поговорить. Я уже несколько недель не играл в шахматы. Оставайся, Капа.
— Ненадолго. Я беспокоился о тебе, Чарли.
— Чего обо мне беспокоиться? Я уже вышел из детского возраста.
— Я слышал о тебе столько странного. Смешно, но я очень волновался, входя сейчас в твой кабинет.
— Почти все волнуются. Приготовься, Капа. В стенах этого заведения я мог бы дать сто очков вперед Гитлеру, Герингу, Муссолини и Тодзио и все же выйти победителем с репутацией самого ненавистного человека в мире.
— Ты как будто этим гордишься?
— Да, горжусь. Наверно, тебе приходилось раньше бывать в пересылках?
— Был раза два.
— Тогда ты знаешь, что это такое. Моя пересылка совсем другая.
— Я уже заметил.
— Мне не разрешают заниматься делом, которому меня учили. Меня отстранили от этого дела. Хорошо же. Я всех удивил. Я командую пересылкой, как воинской частью, а не как отрядом молокососов- скаутов. Благодаря мне солдаты рвутся отсюда в бой, как в отпуск.
— Почему, Чарли?
— Такова моя работа. Из меня сделали администратора. Отлично. Я намерен стать самым лучшим администратором, таким, какого еще свет не видел. Я реорганизовал это заведение и поставил его на деловую ногу. У меня никто не ходит в самоволку. Никто не уходит отсюда, растеряв половину снаряжения. Никто не валяет дурака. Если при этом все ненавидят мою твердость — очень жаль. Пусть меня ненавидят. Я выполняю свою трудную работу чертовски хорошо, и, когда приедут меня проверять для определения годности к службе, я, возможно, не выдержу испытания по популярности среди подчиненных, но получу самую высокую оценку по работе. Пусть фронтовики гребут деньги и ордена — когда кончится война, понадобятся администраторы.
— Значит, в конечном счете все дело в честолюбии?
— Ничего подобного. Ни в коем случае. Пойдем, я покажу тебе лагерь.
— Чарли, — сказал я, — мне кажется, для партнера в шахматы я уже слишком глубоко засунул нос в твои дела. Так позволь мне засунуть его еще немного глубже?
— Валяй.
— Кто такая Элен?
Он замер как вкопанный, уставившись на меня широко раскрытыми глазами, и казалось, в это мгновение вся кровь отхлынула с его лица. Когда он заговорил, его голос звучал совсем по-другому. Мне вспомнилось, что вот таким голосом я разговаривал после того, как, бывало, в детстве совершал какой- нибудь проступок.
— Где ты слышал это имя?
— Уотсон говорил, что ты все время повторял его, находясь в беспамятстве после той неудачной операции.
— Мне он этого никогда не говорил. Какое он имел право рассказывать тебе, ничего не сказав мне?
— Никакого, если не считать, что он принял меня за твоего близкого друга и думал, что мне это имя должно быть известно. Должно ли, Чарли?
Он зажег сигарету.
— Не знаю, почему я называл это имя, Капа. Элен — это женщина, которую я знал очень давно. Она умерла, Вот и все.
— Кто она тебе была?
— Хватит об этом!
В его голосе прозвучала нотка приказа.
— Прошу прощения, Чарли. Я знаю, что это не мое дело.
— Пошли. Я покажу тебе лагерь.
Мы вышли из штаба и сели в командирский автомобиль. Часовые взяли на караул. Шофер отдал честь. Мы проехали по всему лагерю. Солдаты спали в тех же «собачьих конурах». По крайней мере в этом отношении здесь было так же, как в прочих пересылках. Но палатки были установлены ровными рядами. Окружающая территория была безупречно чиста. Мы выехали за ворота лагеря и направились к роще. По пути нам встретилась группа солдат, занимавшихся отработкой приемов штыкового боя. Другая группа занималась физической подготовкой. Еще одна группа солдат, сидя на поставленных рядами скамейках, слушала лекцию о воинском этикете. Неподалеку шли занятия по сборке винтовки. Чарли показал мне занятия по преодолению штурмовой полосы: рота солдат переползала на брюхе под колючей проволокой, в то время как два пулемета вели огонь над их головами. Да, вот это была экскурсия! Когда мы вернулись в штаб, Бронсон открыл бутылку шотландского виски и наполнил рюмки.
— Ни черта не понимаю, Чарли: что у вас здесь — лагерь основной военной подготовки?
— Вот именно. С какой стати солдаты должны сидеть здесь сложа руки или читать комиксы? Ведь их ждут бои. Новички используют это время для дополнительной подготовки. На фронте в них будут стрелять по-настоящему.
— А как с теми, кто возвращается на фронт после госпиталя? Зачем снова обучать устройству винтовки солдата, побывавшего в бою? Может быть, ты еще устраиваешь им марши в пешем строю?
— Десяти- и пятнадцатимильные марши с полной полевой выкладкой. Это идет им на пользу.
— Неудивительно, что лагерь называют бастилией Бронсона.
— Ты еще ничего не видел, Капа. В семь тридцать все выстраиваются на утреннюю перекличку. В большинстве пересылок для работы на кухне и на грязных работах используются вольнонаемные из местных жителей. У нас наряд на кухню высылают роты. Каждое утро производится осмотр.
— Никаких увольнительных?
— Никаких.
— Что представляет собой утренний осмотр?
— Полный осмотр: снаряжение, обмундирование, личная гигиена.
— Чарли, даже в центрах основной подготовки осмотр проводится только раз в неделю.
— Центры основной подготовки находятся за три тысячи миль от фронта. Наверно, Уотсон забил тебе голову всякой чепухой вроде того, что мне наплевать, сколько погибнет солдат и каким образом?
— Да, он говорил что-то в этом роде.
— Мне далеко не наплевать. Меня это очень волнует. Ни один вышедший отсюда солдат не будет убит из-за того, что я не сделал все от меня зависящее, чтобы подготовить его к тому, что его ждет. Если в процессе подготовки я вызываю у солдат ненависть к себе, это черт знает как плохо. Но зато если один из парней, прошедших здешнюю школу, попадет в засаду, возможно, он выйдет живым, потому что его не баловали и не позволяли валять дурака. Меня действительно ненавидят, Капа. Не надо этого недооценивать.
— Похоже, что ты этим гордишься.
— А почему бы нет? Разве ты не согласен, что дисциплина в армии — это все? И потом раз меня поставили на этот пост, так я, черт подери, намерен выполнять свои обязанности так, как считаю нужным. Пусть меня возненавидит хоть вся армия Соединенных Штатов — мне наплевать. Почему меня не оставляют в покое? Предоставьте меня самому себе, дайте мне возможность делать то, что я могу!
