— Разрешите сказать вам еще одну вещь, капитан, — сказал Чарли.
— Пожалуйста.
— Вас не продержали бы и шести месяцев в армии мирного времени. Капитан! Смешно! Вы не годитесь и в капралы. Вы — штатский человек. Подручный материал, которым мы пользуемся. И у вас еще хватает наглости заявлять, что я не умею командовать!
— Полковник, нет ни одного человека в этом лагере, а может быть, и на всем Европейском театре, который не знает вашего прошлого и вашей репутации. Разве вы умеете командовать? Сэр, если позволите, я хотел бы добавить еще одну кличку к тому перечню, который вы огласили минуту назад. Эта кличка пристала к вам, как клеймо. Убийца Бронсон. Если вам не дают возможности губить солдат в бою, вы стараетесь сломить их дух и морально уничтожить в тылу. Убийца Бронсон, сэр.
Чарли встал из-за стола. Кровь бросилась ему в лицо, руки сжались в кулаки с такой силой, что побелели суставы.
— Капитан, — проговорил он, — заверяю вас, что вы проведете здесь весь остаток войны. Вы не пропустите ни одного пятнадцатимильного марша. И клянусь богом, вы будете командовать ротой так, как я требую.
Он повернулся и вышел из столовой.
Я ушел вслед за ним, потому что не хотел оставаться за столом с Грейсоном и другими офицерами после его ухода. Я догнал Бронсона в коридоре, и мы вместе прошли в его комнату. Ни один из нас не произнес ни слова. Комната была очень симпатичная, с большой кроватью под балдахином, легкими изящными стульями и столами, картинами, украшенными позолотой зеркалами, гобеленами и большими балконными окнами, выходившими в английский парк, расположенный позади дома.
— Чин имеет свои преимущества, — заметил я, чтобы прервать молчание. Это не подействовало.
Чарли открыл тумбочку у кровати и достал бутылку шотландского виски. Потом прошел в кухню. Я услышал, как хлопнула дверца холодильника. Он вернулся, неся поднос с кубиками льда и кувшином, наполненным водой. Я сел на кровать, снял ботинки и с мрачным видом принял протянутый мне бокал. Он налил огромный бокал себе.
— Сожалею, что тебе пришлось стать свидетелем этой сцены за обедом, — сказал он.
— Забудь об этом.
— Обязательно. А ты?
— Получилось довольно грубо.
— Если не возражаешь, Капа, не будем возвращаться к этому инциденту. Можно поговорить о чем- нибудь другом?
— Как вам угодно, сэр. В конце концов, вы мой командир. А я — не что иное, как ничтожный штатский человечек в форме.
— Жалкий ублюдок! Убийца Бронсон! Какого черта он в этом понимает?
— По-моему, мы решили не говорить об этом, Чарли.
— Мы и не говорим.
— А знаешь, ты прав. Я мог бы написать очерк о вашем лагере.
— Видимо, тебе это кажется забавным?
— Не очень. Как насчет вашего женского отряда, Чарли? Бывает что-нибудь предосудительное?
— Ничего.
— По чьей мерке: по твоей или по моей?
— Даже по твоей, Капа. Я сам отбираю туда женщин и не беру таких, которые могут доставить неприятности. Только этого мне и не хватало — чтобы солдаты лазили в женские бараки.
— Небось все уродины?
— Как химеры на соборе Парижской богоматери. — Он засмеялся. — Думаю, что в гражданской жизни они были профессиональными борцами.
— Хочешь сыграть в шахматы?
— Не сегодня, Капа. Нет настроения.
— Он таки попортил тебе нервы, правда?
— Конечно. Не съездить ли нам в Париж на моей машине?
— И разыскать твою девчонку в грязных туфлях?
— Разве я говорил об этом?
— А разве тебе не пришла в голову такая мысль?
— Иди ты к черту!
Он снова наполнил бокалы.
— Чарли, я опять рискну показаться назойливым...
— Разве я могу тебе запретить?
— Думаю, что нет. Ты тут разглагольствовал насчет использования вещей, о том, что всякая вещь имеет определенное назначение, что солдаты — это расходный материал, что надо использовать имеющиеся под рукой материалы. А сам-то ты применяешь это на практике?
— Что ты хочешь сказать?
— Что это, черт возьми, за символ — туфли с цветными союзками и шерстяная кофточка? Погоди. Я не капитан, и ты не можешь вычеркнуть меня из списков на отправку. А орлы на твоих погонах для меня ни черта не значат.
— Как ты сказал, Капа, чин имеет свои преимущества. А разве ты выше меня по званию, жалкий штафирка?
— Чарли, ты добился того, что тебя подстрелили. Забудем на время военную сторону вопроса. Перестанем гадать о том, просил ли ты прострелить себе задницу или был самоуверенным военным гением. Важно, что тебя подстрелили. Ты попадаешь в парижский госпиталь и получаешь моральную взбучку. Ты отправился в Париж и подцепил шлюху. Конечно, она чистая, носит туфли с цветными союзками и белую блузку, но все же она шлюха. Отлично. Но что же дальше? По каким-то дурацким соображениям ты не хочешь, чтобы она была шлюхой. Ты пытаешься превратить ее в нечто иное, чем она не является и не может стать. И чего ты добиваешься? Ты ее совершенно сбил с толку. Она не может стать тем, чем тебе хочется. Ты не позволяешь ей оставаться тем, чем она фактически является. Ты не используешь материал, имеющийся под руками, Чарли, старина. Ты превращаешь ее в свою дочку, или в девушку из соседнего дома, или бог знает во что. Но она — ни то, ни другое. Ты лишаешь ее основного качества — гордости и инстинкта добропорядочной проститутки. Превращаешь ее в дурацкий символ неизвестно чего. Пьяный солдат, прижимающий ее к стене, ведет себя с ней лучше, чем ты.
— Еще одно обвинение — зверюга Бронсон несправедлив к парижским шлюхам.
— Думаешь, ты сделал ей одолжение тем, что не переспал с ней? Никакого одолжения. Ты заплатил ей ни за что. Во всяком случае, так смотрит на это она. Она стала объектом благотворительности. Ты превратил ее в шлюху другого сорта, Чарли. Гораздо худшего сорта. Ты не дал ей даже испытать удовлетворение от честно заработанных денег.
— Из всех вас, кто носит на рукаве эту паршивую корреспондентскую нашлепку, нет ни одного, кто не разделял бы заблуждений Хемингуэя. Ей-богу, звериная шерсть так и прет у вас через военную блузу. Вы самцы, вы сильный пол. Вы спите с бабами, пьете, играете в покер. Вы такие настоящие мужчины, черт вас подери, что стоит вам встретить человека, который не подходит под ваш шаблон, как вы сразу причисляете его к чудакам.
— Не сваливайте с больной головы на здоровую, полковник. Речь идет не обо мне, а о вас.
— Кто тебе разрешил обсуждать мои поступки?
— Мне не нужно разрешения. Скажи мне правду, Чарли. Разве тебе не хотелось забраться с ней в постель? Неужели ты ее даже не пощупал? Как ты мог утерпеть?
— Не смей со мной так разговаривать!!
Чарли поставил свой бокал. Он был взбешен. Но мне было наплевать. Я помнил, как он воспользовался преимуществом своего звания, когда капитан задел его за живое. Теперь я решил, чтобы не остаться в долгу перед капитаном, подпустить Чарли пару собственных острых колючек.
— Как ты мог утерпеть, Чарли?
— Я велел тебе заткнуться.
