— Вы правы, госпожа. Не проходит и дня, чтобы я не помянул императора Джирала Химрана в молитвах. — Он церемонно склонил голову в поклоне.
Уточнять, чего именно просит он для императора в обращениях к богам, Шанта не стал. Аркет и вовсе не молилась, а потому ограничилась неопределенным звуком, который можно было при желании принять за выражение согласия.
Они пошли дальше по заметенным золой улицам, молча и немного добавив шагу, словно неопределенность сказанного Шантой преследовала их, как охотничий пес, держа нос по ветру и скаля клыки.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Когда он проснулся, было еще светло.
Несколько удивленный данным фактом, Рингил побродил, позевывая, по дому в поисках слуг, нашел кого-то и распорядился приготовить горячую ванну. Потом зашел в кухню, разжился хлебом и сушеным мясом и поел, стоя у окна и рассеянно глядя через стекло на растянувшиеся по лужайке предвечерние тени. Вокруг, перекрикиваясь в клубах пара и старательно не замечая его присутствия, словно он был дорогой и хрупкой статуей, некстати выставленной для всеобщего неудобства, сновали повара и кухарки. Рингил огляделся, отыскивая взглядом девушку, что подавала чай, но не увидел ее. Когда ванну приготовили, он поднялся наверх и отмокал, пока вода не остыла. Затем вытерся, сам, без посторонней помощи, неспешно оделся — Ишил приготовила для него новый гардероб, — повесил на плечо Рейвенсфренд, напялил шляпу с пером и отправился на прогулку.
Глейдс купался в солнечном янтарном свете, и многочисленные гуляющие наслаждались последним осенним теплом. Некоторое время Рингил слонялся среди них, не замечая повышенного интереса к его мечу, чувствуя, как последние остатки крина растворяются в сиянии клонящегося к горизонту солнца. Высоко в небе, над восточным краем горизонта, едва заметной аркой выделялся Обруч. Именно в момент бездумного созерцания последнего из ниоткуда возникла идея.
Рингил спустился к заросшей мхом набережной. Для желающих полюбоваться видами здесь стояли столики и стулья, где продавались пирожные и прохладительные напитки по заоблачным ценам, то и дело приставали прогулочные лодки, высаживавшие одних и забиравшие других богатых отдыхающих из верхних кварталов. Не без труда, но Рингилу все же удалось найти человека, нехотя согласившегося отвезти его к Экелиму, и он сразу запрыгнул на борт, не дав лодочнику шанса передумать. Отчалили. Встав на корме и повернув лицо к теплым лучам заката, Рингил смотрел на удаляющийся берег и даже не замечал, что принял весьма эффектную позу. Потом осторожно опустился на мокрую лавку, уделив должное внимание своему новому платью и поправив висевший за спиной меч, устроился по возможности удобнее, чтобы солнце не светило в глаза.
— Немного уж таких деньков осталось, — заметил, налегая на весла, лодочник. — Люди говорят, нас ждет олдраинская зима.
— Кто говорит? — рассеянно спросил Рингил.
Олдраинскую зиму предсказывали едва ли не каждый год. После окончания войны именно эта тема стала пользоваться особой популярностью у предсказателей на рынке Стров, находивших во внутренностях животных зловещие предзнаменования.
— Все так считают, господин, — с готовностью ответил словоохотливый лодочник. — Рыбаки рассказывают, что рыба-серебрянка еще никогда не давалась так трудно, как нынче. Течение, что идет от Хиронишских островов, намного холоднее, чем обычно. А еще были знамения. Град размером с кулак. На болотах, южнее Клиста, видели под утро и к вечеру странные огни, а ночью слышали, как воет черный пес. Брат моей жены работает на китобоев махака Урдина и говорит, что нынешним летом им пришлось заходить далеко на север. А в конце прошлого месяца, когда обходили Хирониш, видели, как с Обруча падали в воду огненные камни. Буря в ту ночь была такая…
И так без конца.
Эхо его слов еще звучало в голове, когда Рингил сошел на берег в Экелиме. От бухты он направился по Подвозной улице, рассчитывая на то, что Шалак вряд ли сменил местожительство за последний десяток лет. Теплый вечер привлек на улицу толпы гуляющих, но покрой и ткань нового платья Рингила помогали прокладывать путь. Люди не желали неприятностей даже здесь, в самом устье реки. На углу, поигрывая длинными деревянными дубинками и приглядывая за порядком, стояли двое стражей. В костюме Рингила они видели то же, что и все остальные, а потому в случае возникновения какого-либо недоразумения он, скорее всего, оказался бы правым, тогда как второго участника конфликта отволокли бы в переулок, где и преподали бы короткий и убедительный урок хороших манер.
Дойдя до угла, Рингил сдержанно усмехнулся: по крайней мере, ждать не придется. Прошло десять лет, но домишко Шалака изменился не больше, чем взгляды священника. Фасад так и остался ободранной каменной стеной с освещенными изнутри окнами цвета жидкого кофе, а о нависший хмурой бровью карниз мог треснуться головой каждый, кто благодаря хорошему питанию вытянулся выше среднего. На поржавевшем железном крюке покачивалась загадочная табличка.
«ВОЙДИ И УЗРЕЕШЬ».
Когда-то давно, до войны, на табличке была другая надпись — «ВОЙДИ И ОГЛЯДИСЬ — МОЖЕТ БЫТЬ, ТЫ УВИДИШЬ ЧТО-ТО, ЧЕМУ ПОНРАВИШЬСЯ», — заключенная в круг таинственных — и, как подозревал Рингил — олдраинских символов. А потом настали пятидесятые, началась война с огнедышащими драконами и пришельцами из моря. Безобидное мошенничество, которым Шалак зарабатывал на хлеб, игра с простаками, свято верившими в Исчезающий народ, превратилась в одночасье в колдовское деяние, граничащее с государственной изменой. Поговаривали, что олдраины ушли на запад, и вот теперь именно с запада явились чешуйчатые.
Шалака забрасывали камнями на улице, пару раз рассерженная толпа била окна в доме, его неоднократно вызывали в Комитет общественной нравственности. Старик все понял. Вывеску сняли, иероглифы стерли, продаваемым в лавке безделушкам уже никто не приписывал магической силы, а в пояснениях к ним указывалось, что убедительных доказательств обладания олдраинами какими-либо тайными знаниями не существует, что сами они, по всей вероятности, лишь плод воображения и существуют только в детских сказках. Рингилу всегда казалось, что Шалак глубоко уязвлен необходимостью выступать с такими заявлениями — в отличие от большинства своих восторженных клиентов сам он свято верил в то, что проповедовал. Но когда Рингил с присущей юности дерзкой прямотой поднимал эту тему, старик лишь болезненно улыбался и отвечал банальностями, принимая вид добропорядочного гражданина.
— Всем нам приходится чем-то жертвовать. Война есть война.
— А, перестань! — Рингил размахивал попавшейся под руку табличкой от какой-то резной фигурки. — Что за дерьмо? «Никто из ныне живущих в глаза не видел двенду». Бред! Хойрана тоже никто из ныне живущих в глаза не видел, но что-то я не замечал, чтобы из-за этого закрывались храмы. Лицемеры, чтоб им пусто было!
— Люди напуганы, Рингил. — Под левым глазом у старика набухал свежий «фонарь». — Их можно понять.
— Люди — бараны, — ярился Рингил. — Тупые, послушные бараны.
Против такого утверждения слов у Шалака обычно не находилось.
За прошедший десяток лет он почти не изменился. В коротко подстриженной бородке добавилось седины, да убавилось волос над морщинистым лбом, а в прочих отношениях все осталось прежним, так что когда Рингил открыл маленькую дверь и переступил порог, человек, склонившийся над толстенным фолиантом в кожаном переплете, снова напомнил ему утомленного трудами писца.
— Да, благородный господин? Чем могу служить?
— Для начала можешь забыть о благородном господине. — Рингил снял шляпу. — А потом, глядишь, и меня узнаешь.
Шалак заморгал. Снял очки и уставился на гостя. Рингил отвесил поклон.
