вверх-вниз по его пальцам, трепеща, словно крылья бабочки в сжатой ладошке ребенка. Хвост все хлестал по земле, швыряя в лицо пригоршни сырого песка, который хрустел на зубах, а Рингил рычал, хватал ртом воздух и дрался, дрался, пока в горле у врага не забулькало, тело не содрогнулось в конвульсиях, и только потом проклятое чудовище сдохло.
Он смог наконец встать на ноги. А вот Наранаш уже не поднялся.
Рингил так и не понял, видел ли кириатский рыцарь нападение рептилии, сознавал ли, что происходит, догадывался ли, что ему солгали насчет хода сражения.
Так или иначе, ни малейшего страха он не выказал.
— А ты уверен, что правильно понял текст? — спросил Рингил у Шалака. — Я к тому, что язык…
— Я рос, разговаривая на двух языках, тетаннском и наомском. К тому же мать заставляла меня разговаривать еще и на кирском. Я видел переводы Индирата Мнала, сделанные в Ихелтете, я видел комментарии к хронике, и я достаточно знаком с кирским, чтобы понять, о чем говорится в этих комментариях. И вот что я тебе скажу, Гил. В день, когда кириаты встретились с Исчезающим народом, они познали страх.
Шалак сложил руки на животе и слегка откинул голову. Рингил помнил эту позу еще с юношеской поры, когда посещал встречи энтузиастов-олдраинов в городском парке. Собирались вечерами в лавчонке, болтали, пили вино из якобы олдраинских кубков.
Он приготовился слушать.
— «Как сражаться с врагом, не вполне принадлежащим этому миру? — процитировал с выражением Шалак. — Они являются в призрачном обличье из призрачного тумана, они быстры и проворны, как змеи, а когда мы наносим ответный удар, они скрываются в тумане и смеются над нами, негромко и презрительно. Они…»
Прохладный ветерок, прилетевший ниоткуда, коснулся затылка. Рингил мигом перенесся в прошлую ночь, когда, возвращаясь домой от Грейса, услышал у самого уха такой же призрачный смех и ощутил легкое прикосновение. Холодок прополз по шее, и Рингил поймал себя на том, что бессознательно тянется рукой к щеке. Той самой, которую словно бы погладил бестелесный смех…
— Весьма убедительно, ты не находишь?
Шалак, приведя цитату полностью, выжидающе смотрел на него. Рингил тряхнул головой.
— Мм… да. — Он поерзал. — Наверное. Э-э… вот то место… как там… «не вполне принадлежащим этому миру». Говорят, олдраины пришли с Обруча. И что туда же они потом и вернулись. По-твоему, такое возможно?
— Когда имеешь дело с олдраинами, возможно все. Но было ли так на самом деле? — Шалак покачал головой. — Поговори с любым мало-мальски уважаемым астрономом, здесь или в империи, и каждый скажет, что Обруч состоит из миллиона самых разных движущихся частиц, которые ловят солнечный свет. Поэтому он и блестит. Это как пылинки в солнечном луче. Трудно представить, как там можно жить.
Рингил нахмурился.
— А вот махаки верят, что Обруч — дорога к небесному дому павших героев. Дорога призраков.
— Да, верят, но они же дикари.
Перед глазами встало лицо Эгара, со всеми его татуировками и шрамами, и Рингил даже слегка опешил, ощутив внезапный прилив теплых чувств. Скорее всего, степной кочевник и сам отозвался бы о себе примерно так же. «Я, Гил, не из цивилизованных, — сказал он у костра во время марша к Ханлиагу, — и мне это вряд ли когда-нибудь понадобится». Все равно комментарий Шалака неприятно кольнул презрительным тоном. Пришлось сдерживать вспыхнувшую вдруг беспричинную злость.
— Ну, не знаю. Пожив какое-то время на севере, начинаешь видеть в небе всякие странности. Тебе бы не помешало там побывать. К тому же здесь говорится об олдраинах как о воинах-призраках — возможно, что-то в этом есть.
— Уверен, ты не станешь ставить на одну доску бредни степных шаманов и писания лучших кириатских умов. Их просто нельзя сравнивать.
— Хорошо. Тогда объясни, как лучшие кириатские умы победили олдраинов?
Шалак пожал плечами.
— Похоже, с помощью всяких своих приспособлений. Машин. Кириаты много чего умеют. В хронике есть упоминания…
С улицы донеслись крики. Что-то глухо ударилось о стену. Шалак вздрогнул — наверное, по старой привычке — и быстро подошел к одному из замызганных окон. Выглянул и тут же заметно расслабился.
— Это всего лишь Дарби. Очередной эпизод эпопеи.
— Дарби? — Рингил тоже прошел к окну, пригнувшись под покачивающейся низко музыкальной подвеской. — Кто такой? Сосед?
— К счастью, нет. — Шалак подвинулся, освобождая место у окна и предлагая стать свидетелем сцены, разворачивающейся по ту сторону стекла. — Посмотри.
В приглушенном свете надвигающегося вечера толпа разомкнулась и сошлась, сделавшись подобием занавеса, отгородившего широкий овал мощеной улицы. В центре импровизированной арены осталась одинокая фигура в показавшейся Рингилу знакомой длинной и грязной синей шинели. Человек этот размахивал дубиной, держа ее обеими руками, как держат обычно боевой топор. У его ног, держась, по- видимому, за ушибленные места, катались по камням двое в щегольской форме.
— Дарби, — повторил Шалак, как будто одного этого слова было достаточно для объяснения.
— А остальные?
Лавочник скорчил гримасу.
— Понятия не имею. Судя по форме, служивые. Может, судейские. На Лим-Кросс только-только закончились заседания. Я потому так говорю, что законников Дарби особенно не любит.
Последнее и не требовало пояснений. Дарби навис над поверженными противниками с дикой ухмылкой, по-звериному обнажив зубы и вытаращив глаза. Тронутые сединой и определенно давно не мытые волосы спутались в нечто невообразимое, неухоженная борода спускалась до середины груди. Он говорил что-то людям в форме, но что именно, не позволяло услышать оконное стекло.
Дубинка в его руках выглядела весьма внушительно и нисколько не дрожала.
Луч садящегося солнца блеснул, отразившись от пуговицы шинели, и в затуманенной кринзанзом голове Рингила что-то шевельнулось. Он негромко выругался себе под нос.
И тут прибыли стражники.
Небольшой отряд численностью в шесть человек пробился в круг, бесцеремонно расталкивая зрителей плечами и деревянными палками. Дарби молча наблюдал за ними. Выйдя на свободное пространство разрозненной группкой, стражники остановились, увидев в руках нарушителя покоя дубинку и, возможно, узнав шинель, как узнал ее Рингил. Некоторое время они стояли в нерешительности, переглядываясь и ничего не предпринимая. Оглушенные Дарби судейские лежали неподвижно у его ног, глядя в небо и, по-видимому, не вполне сознавая, что происходит. Никто ничего не говорил. Потом стражники растянулись цепочкой, осторожно продвигаясь по краю круга, как скользит кофе по ободку наклоненного блюдца.
Дарби разгадал их маневр и ухмыльнулся в бороду.
Рингил шагнул к двери.
Первый атаковал Дарби с тыла. Сюрпризом для обороняющейся стороны эта уловка не стала, поскольку атака с Фронта представлялась маловероятной из-за валяющейся здесь парочки в форме. К тому же вытянувшиеся по мостовой тени ставили атакующих в заведомо невыгодное положение. Стражник напал слева, нанося удар по левому плечу Дарби, да только последнего на месте не оказалось. Маневр с шагом в сторону и назад был исполнен с неожиданной для всех быстротой и даже элегантностью, как па в танце. Сила инерции увлекла стражника вперед; Дарби оставалось только развернуть свое оружие горизонтально и угостить противника ударом по незащищенному животу и ребрам. Получившийся звук напоминал встречу топора с деревом. Стражник коротко охнул.
За первым бросились в бой остальные.
Дарби высвободил свою палку так, словно это меч, но мечом она не была, к тому же сверху на нее давил вес упавшего стражника. Вторая дубинка обрушилась Дарби на плечо. Стражник и тут допустил ошибку — бить следовало по голове. Дарби пошатнулся, ругнулся коротко, но не свалился. Стражник
