– Из Бастилии можно выбгаться двумя путями. – Пигаль сидела на кровати, потягивая теплое бренди. – Мы пишем этому задаваке с манией величия, Людовику, униженное письмо с извинениями и дегжим пальцы скгещенными, чтобы его никто не пегехватил, особенно эта сучка – его любовница, и ждем ответа с пгиказом об освобождении. Или убегаем.
– Послушать тебя, это так просто, Олимпия. Что мы делаем, выходим из парадной двери? – Графиня забиралась в постель, облаченная в красную шелковую ночную сорочку, которую ей одолжила Пигаль.
– Пгинимаю твое замечание. Нужно обсудить данный вопгос со знающим человеком. – Она спрыгнула с кровати и обулась. – Если я сбегу, то, газумеется, мне повсюду пгидется путешествовать пегеодетой, но… Идем.
– Куда мы теперь?
– Мне нужно поговогить со специалистом. – Пигаль вошла в камин и забралась на стопку книг. – До сего дня мне никогда не пгедставлялся случай навестить его, но я знаю, где он находится. Сегодня его пегевели в дгугую камегу. Это всегда становится известно. Следуй за мной! – Пигаль подоткнула юбки, выставив на обозрение тощие ноги и туфли с красными каблуками. Графиня смотрела, как ее подруга, подтягиваясь, лезет в дымоход и ее ноги медленно исчезают из виду.
– Но, Олимпия…
Графиня поморщилась, готовясь к восхождению. Пигаль такая худая, а она такая embonpoint. [61] Леди Анастасия осторожно встала на какие-то книги и посмотрела в длинный узкий дымоход. А вдруг она там застрянет?
– Эшби, пошевеливайся! – Резкий голос Пигаль разнесся в пустоте гулким эхо.
Ухватившись за железную скобу, графиня начала подъем во тьму. Пигаль ползла впереди по туннелю, отходившему под крутым углом от основного дымохода. Глубоко вздохнув и пробормотав коротенькую молитву, графиня двинулась за ней. Свет впереди стал ярче, когда Пигаль покинула туннель и исчезла из виду. Графиня проползла еще немного и робко заглянула в освещенную свечой комнату. Снова перекрестилась, набрала в легкие воздуху и прыгнула. Приземлилась она на испачканный сажей тюк к ногам какого-то господина и с трудом поднялась, отряхиваясь и жалея, что явилась в такой вызывающей ночной сорочке. Леди Анастасия убрала упавшие на глаза волосы и обнаружила, что ее парик остался где-то в дымоходе.
– Здравствуйте, – произнесла она, с благоговейным ужасом глядя на мужчину. – Или bonjour? [62]
– Buongiorno, [63] – ответил мужчина в прекрасном голубом бархатном костюме; его длинные светлые волосы ниспадали на плечи. Он откинул назад полы плаща, явив взору графини прекрасной формы икры, и протянул руку. – Позвольте проводить вас до кресла, мадам.
Но графиня словно приросла к месту, не в силах отвечать или двигаться, ибо хотя блестящие глаза мужчины и смотрели на нее, его лицо было полностью закрыто железной маской.
– По-моему, мистрис Элпью, вы держите в рукаве лишний туз.
Элпью положила карты.
– А вы, леди Мердо-Мактавиш, припрятали где-то в одежде короля треф.
– Я бы сказала, что мы с вами друг друга стоим.
– По части ловкости рук, пожалуй, согласна, но не по части двуличия.
– Я ведь уже говорила: в том, что ваша госпожа поставила на кон дом, нет моей вины.
– Ну, довольно ваших коварных трюков. – Элпью взяла очередную карту. – Кажется, мы с вами вполне можем просидеть в этой комнате, пока одна из нас не умрет.
– И в компании этого чучела.
Колдунья, по-прежнему глядевшая в темное небо, негромко вскрикнула и села на свой стул.
– Вы ее завели, – заметила Элпью, когда леди Мердо-Мактавиш встала и отошла от стола. – Поверьте, нам не будет покоя, если она войдет в транс.
– Здесь только две кровати. Где же мне спать?
– Ну уж только не со мной. – Элпью вытащила из рукава еще одну лишнюю карту и вздохнула. – Какой вам прок от лондонского дома миледи? Скажите же.
– Ладно. – Воздев руки, Изабелла Мердо-Мактавиш запричитала: – Я скажу вам. Я, как и вы, отчаянный игрок в карты…
– Вы хотите сказать, обманщица, – уточнила Элпью; ей не совсем понравилось применение этого сравнения к ней.
– Я заразилась этим от своего покойного мужа. Он играл не так хорошо, как я, из-за чего я и потеряла свое состояние – до последнего гроша, – прежде чем мы отправились в изгнание. Затем, едва мы поселились в Сен-Жермене, этот отвратительный человек умер от триппера, чтобы усугубить мое унижение, оставив меня совершенно без средств. Вы видели, какова там жизнь. Грыземся как пауки в банке. Я зарабатываю себе на жизнь. Играю и выигрываю. Но все, что я выигрываю, уходит к другим людям, а они в ответ обеспечивают мне содержание, достаточное для проживания в Сен-Жермене. Вот и все. Да, я выиграла дом вашей госпожи, и вас, и некоего Годфри, но все это уже переписано на другого человека.
– На кого?
– Этого я не могу вам сказать, но даже если бы могла, то не стала бы, иначе все годы, что я играю в эту игру, окажутся напрасно потраченными, ибо я потеряю все.
– Неужели кто-то имеет такую власть над вашей жизнью? – Элпью крепко задумалась. Кто из числа этих зловещих вампиров манипулировал шотландкой? – Почему вы не уедете из Сен-Жермена? Мир велик.
– Я не могу уехать. – Леди Мердо-Мактавиш прижала к губам пальцы. – Вы не поймете.
– Но вы же уехали, мадам. Посмотрите вокруг. Вы во власти прихотей его величества. Вы оставили то, что, по-вашему, удерживало вас в Сен-Жермене.
Леди Изабелла внезапно кинулась на кровать Элпью и, уткнувшись в подушку, разразилась бурными рыданиями.
– Господи, мадам! – Элпью поднялась и бросила ей носовой платок. Элпью совсем не хотелось спать на подушке, влажной от чужих слез. – Такие неожиданные повороты и перемены, что и сам черт ногу сломит.
Это любовь, подумала она. Шотландская муза влюблена в какого-нибудь женатого красавца в Сен- Жермене. Хотя кто из этих сетующих, вздыхающих и сластолюбивых щеголей и фатов мог вызвать подобные чувства, ей не приходило в голову.
– И он не знает, где вы сейчас? – тихо спросила она. – Ваш возлюбленный все равно подумает, что вы бросили его.
Леди Мердо-Мактавиш взвыла, и в ответ на ее вопль колдунья у окна закатила кошачий концерт.
– Надеюсь, это поможет, – сказала графиня, сметая с незаметных выступов в дымоходе сажу. Кулек она соорудила из страницы, вырванной из какой-то книги Пигаль. – Думаю, у тебя достаточно крема для лица и масла, чтобы приготовить смесь.
– По-моему, я люблю его. – Пигаль уставилась на пламя свечи и взялась за перо. – Я напишу ему любовное письмо. Кто знает, а вдгуг этого человека когда-нибудь освободят и он сможет жить со мной в Сен-Джеймсе. Мы бы повесили его маску на стену. Она стала бы госкошным укгашением моего салона.
– Как по-твоему, Олимпия, сколько сажи нам понадобится, чтобы зачернить лицо, шею и руки?
– «Догогой таинственный узник…» – Перо Пигаль зависло над страницей. – Интегесно, что он такое натвогил, что не откгыл своего имени даже нам? «Вы должны позволить нам отплатить за вашу добготу…»
– Когда я наберу достаточно сажи, Олимпия, мне начинать рвать простыни на веревки или надзиратель сразу обо всем догадается, если наши простыни исчезнут?
– Должно быть, ему плохо видно из-за этой ужасной штуковины, – размышляла Пигаль. – Поэтому я должна напомнить ему… «Я высокая, с пгекгасной фигугой. – Она строчила по бумаге, макая перо в чернильницу. – У меня довольно большие глаза, но я никогда не откгываю их до конца, пгием, который
