до меня дошли сведения, что 5 тысяч армян из Зейтуна и Султание вообще не получают продовольствия. Я заговорил о них с Энвером, и он твердо пообещал, что люди получат пищу. К предложению о поездке туда американских представителей, призванных позаботиться о ссыльных, он отнесся без всякой благосклонности.
– Такие действия американцев станут поддержкой, поощрением армян, и те снова начнут причинять нам неприятности, – сказал он. – В Турции живет двадцать восемь миллионов турок и один миллион армян. Мы не хотим, чтобы этот миллион нарушал покой остальной, значительно большей части населения. Хуже всего то, что армяне являются сепаратистами. Они хотят иметь собственное государство и потому позволили русским обмануть себя. Положившись на мнимую дружбу России, они помогли русским в войне. Мы считаем, что они должны вести себя как турки. Вы должны помнить, что, когда начали революцию в Турции, нас было всего две сотни. Имея столь немногочисленных сторонников, мы смогли обмануть султана и общество, считавших, что мы стократ больше и сильнее. Только благодаря отваге и дерзости мы создали конституцию. Собственный революционный опыт заставляет нас опасаться армян. Если две сотни турок смогли сбросить правительство, тогда несколько сотен блестящих, образованных армян тем более сумеют это сделать. Поэтому мы и разработали план рассеивания их таким образом, чтобы они не могли собраться вместе и причинить нам зло. Как я вам уже говорил, я предупредил армянского патриарха, что, если армяне спровоцируют конфликт, пока мы заняты войной, турки нанесут ответный удар, и он будет беспощадным.
Энвер всегда отвергал предложения о помощи армянам со стороны американских миссионеров и других друзей этого гонимого народа.
– Все они, – твердил он, – проявляют к ним слишком большую симпатию.
Я предложил, чтобы несколько американцев отправились в Тарсус и Чок-Марсеван.
– Если они поедут туда, то, боюсь, спровоцируют беспорядки, которые могут окончиться весьма печально. Так что для самих же армян лучше, чтобы американцы и тем более миссионеры держались от них подальше.
– Но вы же ведете свою страну к экономической катастрофе, – сказал я в другой раз, пытаясь донести до него то же, что в свое время говорил Талаату.
Он ответил почти такими же словами, что продемонстрировало единство правящей элиты в этом вопросе.
– Сейчас экономические соображения для нас не важны. Важно только одно – победить. Мы думаем только об этом. Если мы победим, все будет в порядке, если нет, все в любом случае будет не так, как хотелось бы. Мы находимся в отчаянной ситуации, это я не боюсь признать, и сражаемся так, как сражаются отчаявшиеся люди. Мы не позволим армянам напасть на нас с тыла.
Вопрос помощи голодающим армянам постоянно обострялся, но Энвер продолжал настаивать, чтобы американцы держались подальше от армянских провинций.
– Как мы можем обеспечить хлеб для армян, – заявил он, – если нам самим его не хватает? Я знаю, что им плохо и что, вероятнее всего, наступающей зимой они вообще не увидят хлеба. Но мы с огромным трудом достаем муку и одежду даже здесь, в Константинополе.
Я сказал, что располагаю деньгами, а американские миссионеры стремятся поехать к беженцам и использовать деньги для закупки самого необходимого.
– Мы не хотим, чтобы американцы кормили армян, – безапелляционно объявил Энвер. – Так для них будет только хуже. Как я уже вам говорил, они верят, что имеют друзей по всему миру, поэтому и позволяют себе выступать против правительства, тем самым навлекая на себя несчастья. Если американцы начнут распределять среди армян продовольствие и одежду, те начнут думать, что имеют влиятельных друзей в Соединенных Штатах. Это подтолкнет их к очередному взрыву неповиновения, и нам придется снова их наказывать. Если вы передадите ваши деньги туркам, мы позаботимся о том, чтобы армяне получили хлеб.
Энвер давал подобные рекомендации, сохраняя совершенно бесстрастное выражение лица, причем не единожды. В тот самый момент, когда Энвер предлагал такой механизм помощи армянам, турецкие полицейские и официальные лица не просто грабили армян, отбирая у них последние пожитки и деньги. Они раздевали женщин и кололи штыками их обнаженные дела, гнали по выжженной солнцем пустыне. А военный министр спокойно предлагал, чтобы мы отдали американские деньги туркам, которые позаботятся об армянах! Как бы то ни было, мне следовало быть тактичным.
– Если вы или другие члены правительства возьмете распределение под свою личную ответственность, – сказал я, – конечно, мы с радостью доверим вам эти деньги. Но естественно, никто не ждет, что мы отдадим деньги людям, которые убивают армян и насилуют их женщин.
Но Энвер снова вернулся к своему первоначальному утверждению.
– Они не должны знать, – настаивал он, – что у них есть друзья в Соединенных Штатах. Это их погубит. Лучше уж пусть они голодают! Причем, заявляя это, я действительно думаю о благе армян. Как только они поймут, что у них нет друзей в других странах, они успокоятся, признают, что Турция – их родина, и станут законопослушными гражданами. Ваша страна не помогает им, проявляя симпатию. Вы только навлекаете на них еще большие несчастья.
Иными словами, чем больше денег пошлют американцы для закупки продовольствия армянам, тем больше армян будет убито. Логика Энвера отдавала безумием. Правда, он в конце концов несколько смягчился и позволил мне помочь несчастным через некоторых миссионеров. Во всех наших беседах он непременно прибегал к лицемерию, заявляя, что в действительности является искренним другом гонимой нации и даже самые суровые меры, принимаемые им, на деле являются замаскированным милосердием. Поскольку Энвер всегда утверждал, что желает обращаться с армянами по справедливости, в этом его отношение ко мне было не таким, как у Талаата, который открыто утверждал, что все армяне будут депортированы. Я постоянно ломал голову над составлением хитроумных планов помощи несчастным людям. Я предложил, чтобы он, если хочет быть справедливым, защитил невинных беженцев и облегчил их участь. Для этой цели он должен назначить специальный армянский комитет, который оказывал бы им помощь, и направить дельного армянина, такого, например, как бывший министр почт и телеграфа Оскан-эфен– ди, чтобы тот, изучив обстановку, представил предложения по ликвидации существующего зла. Энвер не одобрил ни одного из моих предложений. Что касается первого, его, по утверждению Энвера, не поймут его коллеги, что же касается второго, оказывается, военный министр всегда восхищался Осканом, прекрасно зарекомендовавшим себя в составе кабинета, и всегда поддерживал его борьбу с неэффективностью в работе чиновников, но теперь ему нельзя доверять, потому что он дашнак.
В другой беседе я начал с того, что центральное правительство, возможно, не виновато в массовых убийствах. Мне показалось, что такое заявление должно было ему понравиться.
– Я, конечно, уверен, что кабинет не мог отдать приказ творить такие страшные злодеяния, – сказал я. – Вы, Талаат и другие вряд ли можете считаться ответственными. Несомненно, ваши подчиненные зашли намного дальше, чем вы хотели. Я отлично понимаю, как трудно иногда бывает контролировать своих подчиненных.
Энвер выпрямился и настороженно застыл. Я видел, что мои замечания не только не способствовали началу спокойной, дружественной беседы, но и сильно оскорбили его. Ведь я позволил себе намекнуть, что в Турции может происходить нечто, о чем он не знает.
– Вы ошибаетесь, – сухо изрек он. – В этой стране все под нашим контролем. Я не имею ни малейшего желания перекладывать вину на своих подчиненных, напротив, я считаю себя ответственным за все происходящее. Решение о депортации принял кабинет, и я абсолютно убежден, что мы имели на это право, поскольку армяне настроены крайне враждебно к оттоманскому правительству. Мы являемся истинными правителями Турции, и никто из наших подчиненных не осмелился бы сделать нечто подобное без приказа.
Энвер пытался смягчать варварство своей политики, проявляя милосердие в отдельных случаях. Все усилия, которые я прилагал, чтобы остановить повсеместное уничтожение армянского народа, оказались бесплодными, но нескольких армян я все же сумел спасти от смерти. Однажды я получил информацию от американского консула в Смирне о том, что семеро армян приговорены к повешению. Эти люди обвинялись в некоем неясном политическом проступке, совершенном еще в 1909 году, хотя ни Рахми-бей, вали Смирны, ни военный командующий не верили в их вину. Когда поступил приказ о казни, эти чиновники телеграфировали
