Она засмеялась, и через мгновение он тоже улыбался. В Шеннон не было никакого жеманства, и это удивительное качество притягивало его к ней.
— Однажды и ты окажешься в моей шкуре, тогда тебе не будет так весело:
— Это еще не скоро.
— Разве ты не хочешь детей?
Ее улыбка дрогнула.
— Может быть. Когда-нибудь. — Она продолжила собирать поезд, и Алекс присоединился к ней, усевшись рядом.
— Предложил тебе забрать игрушку обратно. И вот я здесь, помогаю ее собирать.
— Считай, что это бессрочная ссуда. Мне не нужны два игрушечных поезда.
Он открыл было рот, но сразу закрыл. Джереми, конечно, понравятся и елка, и поезд, но вряд ли он станет меньше говорить о Шеннон лишь потому, что у них появилась собственная рождественская страна чудес.
Она щелкнула пультом управления. Городок весело заиграл огоньками.
— Ну как?
— Великолепно. У тебя талант. — Алекс потер затылок. — Пожалуйста, поверь мне, вчера я вовсе не хотел оскорблять твои чувства. Просто приревновал сына. Джереми — самый важный для меня человек, но вот ты смогла достучаться до него, а я нет.
— Не нужно беспокоиться, он обожает тебя, — прошептала Шеннон.
— Но я все еще не могу установить с ним контакт. Почему, Шеннон? Почему я не могу поладить со своим собственным сыном?
— Может, он пытается защитить тебя, — мягко заговорила она.
— Защитить меня? О чем ты? Он же ребенок. Это я должен оберегать его.
— Да, но когда кто-то умирает, люди говорят странные вещи. Как, например: «улыбайся», «не расстраивайся», «будь сильным ради своей семьи. Для своей мамы. Ради своего отца».
— Проклятье. — Алекс провел рукой по вспотевшему лбу.
Неужели дело в этом? Джереми считает, что должен горевать молча… также, как делала Шеннон…
— Тебе так и говорили, да? — пробормотал он. Она пожала плечами.
— Разве не странно, что тебе велят не печалиться, когда ты теряешь кого-то? Почему нельзя предаваться горю, если тебя покинул самый дорогой человек?
Алекс медленно и глубоко вздохнул.
Шеннон права. Какой же силой могут обладать эмоции! Как долго его родители терзали друг друга! Им следовало разойтись после первой же ссоры, но ни один из них не был в состоянии уйти в течение четырнадцати лет.
— О чем ты думаешь? — прошептала она. Он резко втянул воздух… Это была ошибка.
Его легкие наполнились тонким ароматом ее кожи, который дразнил и искушал, разрушая остатки самоконтроля.
Алекс закрыл глаза и попытался вызвать образ Ким, но все, что у него получилось, было угрызение совести.
Нет. Он сжал кулаки. Роль горюющего вдовца не доставляет удовольствия, но Ким заслуживала лучшего, чем муж, который проводит большую часть времени в чужом краю. По крайней мере она стоит того, чтобы он по ней горевал.
— Шеннон… мы говорим о другом, но ничего на самом деле не изменилось, — Алекс буквально заставлял себя говорить. — Ты очаровательна, а я не хочу увлекаться. Джереми должен быть у меня на первом месте.
Шеннон потупила взор, ее сердце разрывалось от боли. Алекс отталкивал ее. Но есть вещи и поважней, чем чувства.
— Я согласна с тем, что Джереми должен быть на первом месте, — произнесла она спокойно. — Но ты ведь сам сказал, что общаться с ним у меня получается лучше, чем у тебя. Не хочешь воспользоваться этой возможностью? Давай решим раз и навсегда — мы просто друзья. И если вдруг остаемся наедине — ничего не меняется, — добавила она.
— Друзья? После того, что только что произошло?
— Мужчины и женщины могут быть друзьями. Нам просто придется над этим поработать, — торопливо добавила Шеннон.
— Хорошо, — неуверенно согласился Алекс. Она протянула руку, и они обменялись рукопожатием в знак примирения. Эта глупая формальность должна была вызвать смех. Но с комом в горле и глазами, полными слез, смеяться не так-то легко.
— Ну как?
Джереми внимательно посмотрел в миску с мукой, которую держала Шеннон.
— Надо доверху.
— О. Правильно. — Она добавила немного. — Так лучше?
— Да.
Шеннон пересыпала муку в миску с другими ингредиентами и бросила на миксер взгляд, полный сомнения. В поваренной книге, которую она купила, утверждалось, что это самый простой рецепт имбирного печенья, но Шеннон в этом сомневалась. Простых рецептов для нее не существовало.
Зато теперь, когда она с Алексом решили быть «просто друзьями», можно не беспокоиться, если он обнаружит, что она ничего не смыслит в домашнем хозяйстве. Правда, Шеннон все же не торопилась сообщать ему эту правду, особенно когда он спросил, не испечет ли она печенье вместе с Джереми.
К несчастью, пекли они на кухне Маккинзи, а не у нее дома, так что все, что она теоретически могла разбить, проткнуть или изуродовать, принадлежало Алексу. К счастью, он был наверху, а не сидел на кухне и не наблюдал, как она пытается приготовить хоть что-то съедобное.
Джереми выглядел довольным. На его щеках была мука, а на губах улыбка. Если он стал хоть немного счастливее в эти минуты, тогда стоило терпеть весь ужас готовки. Малыш был таким сообразительным, он уже мог читать сложные слова и знал цифры.
И уж конечно, понимал разницу между действительной болезнью и притворством.
— Джереми, ты когда-нибудь слышал историю о мальчике, который обманывал людей? — спросила она как бы между делом.
— Не-а, — он покачал головой.
— Ему поручили пасти овец. Это была важная работа, мальчик должен был следить, чтобы волк не напал на стадо.
— А как его звали?
Вот черт! Таких подробностей она вообще не знала.
— Я думаю… я думаю, его звали… Боб. Ну да, Бобби. Бобби нравилось смотреть за овцами, но иногда ему было скучно и хотелось, чтобы люди обратили на него внимание. Тогда он кричал: «Волк!» — и все немедленно бросали свои дела и бежали на помощь. Но когда люди прибегали, он смеялся, потому что они так волновались, и лишь он один знал, что это всего лишь шутка.
Джереми быстро посмотрел на Шеннон.
— Это нехорошо.
— Ты прав, это плохо. К несчастью, он продолжал в том же духе, и жители деревни перестали верить ему. А потом волк действительно пришел.
— Что он сделал?
Шеннон запнулась — может, это слишком страшная сказка для четырехлетнего ребенка?
— Ну… Бобби кричал, кричал, но никто не пришел его спасать.
На этот раз Джереми даже не взглянул на нее; он просто кивнул.
— Ты понимаешь, почему надо говорить правду? — спросила она, смахивая муку с его щек.
Джереми надул нижнюю губу, а затем тяжело вздохнул.
— Но я не люблю детский сад. — Он поставил локти на стол и посмотрел сердито. — Почему мамочка
