днях исполняется восемьдесят пять — надо как-то отметить: все-таки заслуженный старик.
— Что ж, Фрол Петрович, раз надо, значит, надо. Найдем место.
— Я прошу вас.
Вот так, товарищ Рыбников, — летит ко всем чертям ваша анкета. Ребенку ясно: рецензию можно поставить лишь взамен нее. Другого места в номере даже уголовный розыск не отыщет. Его попросту не существует, этого места.
Итак, о чем мы с вами спорили полдня? Конечно, и мне жаль потерянного времени, но у меня, по крайней мере, есть то утешение, что я с самого начала был против этих цивилизаций и принял их только в качестве вынужденного шага. Что касается вашего горя, оно, я полагаю, должно быть безутешным: все- таки бывают время от времени в нашей с вами жизни такие случаи, когда предлагаемые вами произведения безжалостно выбрасываются в мусорную корзину (ибо, надеюсь, вы согласны со мной: другого удобного повода для публикации вашей многострадальной анкеты в ближайшие годы, по-видимому, не будет). Что поделаешь, такова жизнь.
Избави бог, я не злорадствую. Я только констатирую факт. И призываю вас впредь встречать подобные ситуации с таким же философским спокойствием, с каким вы встречаете идею об ограниченном сроке существования цивилизаций.
ГЛАВА III
ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ
— Лида… Лида… Ну, как ты можешь? Тебе ведь потом стыдно будет за эти слова…
Это последнее, что я от него слышала. Больше я не могла, не могла… Я схватила чемодан и стала швырять в него свои вещи.
— Не ты поедешь, а я!
— Лида! Лида!
Я не соображала, что делаю. Я только знала, что так продолжаться не может. Развод? Пусть развод! Нам обоим он на пользу пойдет.
Прилетев в Москву, приехав из аэропорта домой, я, едва только переступила порог, как была, во всем дорожном, бросилась на тахту, проревела чуть не целые сутки. За что же мне такое наказание? Ведь эти его «увлечения» — как алкоголизм. Нет, хуже. Женам алкоголиков сочувствуют: вот бедная, несчастная, не повезло. А тебе кто посочувствует? В чем тебе сочувствовать? В том, что твой муж непутевый, юродивый? Это уж вы там сами разбирайтесь. Это ведь не водка. Против водки выстоять трудно. А здесь ты же сама и виновата: не сумела, значит, мужа на путь наставить. Такой тебе будет приговор…
Звонит телефон. Он, разумеется, звонит. И не подумаю поднимать трубку. Голоса его слышать не хочу.
Нет, звонок не междугородный. Местный. Из Москвы звонят. Я протягиваю руку.
— Алло!
— Алло! Лиданька?
— Да.
— Это я. Здравствуй, доченька.
Отец звонит. Странно, почему не мать? Уже не случилось ли с ней что?
— Лиданька, я к тебе заеду после работы, а сейчас об одном только прошу: не переживай очень, не терзайся. Виктор нам звонил, рассказал обо всем. Я считаю, все у вас уладится, все хорошо будет. Я к тебе заеду после работы.
Еще более удивляюсь. Никогда отец не встревал в наши с Виктором отношения. В наши конфликты. Мать — та другое дело. А отец — никогда. Я даже не представляю себе, как я с ним говорить об этом буду (а говорить, естественно, придется об этом — не о последних же новостях московских).
— Что с мамой? Она здорова?
— Здорова. Но я ей категорически запретил вмешиваться в это дело. Довольно подливать масла в огонь.
Совсем он меня сразил. Что творится на белом свете! Осознал-таки, что она подливает масло. Постой, постой, а она действительно его подливает? Ну, разумеется. И ты это прекрасно знаешь, но почему-то не протестуешь против этого… Почему-то тебе это на руку. Почему? Ты разве не любишь Виктора? Любишь — не любишь… Кроме любви, в жизни есть еще кое-что…
Да, удивил меня отец. Что же он мне будет говорить, интересно? «Не разрушайте семью!»? «Подумайте о сыне!»? Я и думаю о нем, батя. Я хочу, чтобы он стал таким, как его дед, а не как его отец. И дело не в том, что дед кое-чего добился в жизни, а отец-пока ровным счетом ничего (и скорее всего так ничего и не добьется). «Добиться кое-чего в жизни» — это ведь во многом от обстоятельств зависит. Обстоятельства могут сложиться так, что все пути для тебя окажутся перекрыты. Не разбежишься. Но при любых обстоятельствах мужчина должен оставаться мужчиной — твердым, целеустремленным, сильным. Именно таков Вовкин дед. А отец его — просто тряпка!
Вот, наконец-то это свершилось — наконец-то ты себе во всем призналась. Подливала-то все эти годы масло в огонь не мать (то есть она, сердешная, тоже, конечно, подливала, по-своему, по-бабьи, но не от этого масла костер полыхал). Главное-то масло подливал как раз отец. Без всякого своего злого умысла. Одним только фактом своего существования.
С малых лет образ отца всегда у меня стоял перед глазами. Человек собранный, даже суровый в этой своей собранности; как стрела, всегда нацеленный на одно. Не делающий себе никогда никаких поблажек… Какие я имею в виду поблажки? Ну, там, допустим, можно ведь расслабиться, передохнуть, потешить себя созерцанием сделанного, испытать от него удовлетворение… Никогда он себе не позволял ничего подобного. Как черт ладана, боялся всех этих передышек, поблажек, подведения итогов и всего такого прочего. Это прямо как суеверие какое. Работать, работать, всегда быть в форме!
Ну, разумеется, он не фанатик какой-нибудь. Бывало в доме и веселье, и отдых, и шум, и смех. Я говорю — о главном. О характере человека. Это человек, который не разменивается на мелочи, не позволяет сдувать себя с дороги любому ветерку.
Доктором он стал, когда я еще классе в третьем училась. А ему тогда было немногим за тридцать. Но дело не в докторстве, не в карьере. В конце концов, он до сих пор всего лишь заведующий отделом, хотя ему много раз предлагали стать директором института. Цель, которой он верен, — другая. Не директорство. Не административная работа. Директорство для него — это то же, что для моего слуха внеземные цивилизации. Нечто боковое, отвлекающее (хотя, согласитесь, есть, конечно, разница между дилетантским увлечением ВЦ и должностью руководителя солидного научного учреждения). Его цель — в его науке, и он беспощадно отметает все, что загораживает путь к этой цели, все, что мешает ему.
Так вот, образ отца всегда у меня стоял перед глазами. Это был мой идеал (впрочем, и сейчас это мой идеал). Я, девчонка, дурочка, считала, что уж если не все мужчины такие, то, по крайней мере, каждый второй. В любом случае, моим избранником будет именно такой. Обратите внимание на эту последнюю фразу. Я считала, что я выберу (мне понравится, я полюблю) именно такого, как мой отец. После небольшая накладка произошла. Совсем пустяковая. Наизнанку вывернулась эта фраза. Я почему-то решила, что тот, кто мне понравился, на ком я остановила свой выбор, — именно такой. А как же иначе? Как же я могла полюбить человека, не соответствующего моему идеалу?
Вы, конечно, догадываетесь, что произошло дальше. Когда, как говорится, первый любовный угар прошел, выяснилось, что я просто не знаю Виктора. Что он не только не похож на моего отца, но в каком-то смысле — его полная противоположность. Человек настроения. Увлекающийся. Одним словом — тряпка. Наступило отрезвление. Уже тогда у меня был порыв — уйти от него. Но я его любила (да что говорить, я и теперь его люблю). И тогда у меня созрел план — сделать его таким, каким я его хочу видеть. Вы скажете —
