— Как же так? — недоуменно спросила я.
Он развел руками:
— А вот так: газета. Мы живем на острие событий. Еще вчера не было ничего более актуального, чем внеземные цивилизации, а сегодня уже вышла книжка членкора Прокофьева о полетах в ближний космос. Бестселлер. Зачитаешься. Сам захочешь полететь. И надо ж такому случиться: уже двадцать четыре часа этот бестселлер пылится на магазинных полках, а никто, по существу, о нем еще не знает. Надо немедленно всех уведомить, раззвонить, растрезвонить. Правда, после этого может случиться непредвиденное: толпы людей могут хлынуть в магазины за бестселлером. Потребуется вызывать конную милицию. Но это уже не наша забота. Милиция — по другому ведомству. Так что вот так, милая дама. Не советую вам выходить замуж за газетчика, который живет на острие этих самых событий. Лучше выбрать человека положительного. Такого, который всю жизнь будет долбить в одну точку: цивилизации так цивилизации, ближние полеты так ближние.
— Я уже выбрала такого… Который долбит… — устало произнесла я.
— Не хотите ли вы сказать, что вы замужем? — Он сделал трагическую физиономию. — Это поистине печальное известие.
— Я жена Борисова. Виктора.
— Ах, вот оно что! — Он даже подскочил в кресле. — Мое преклонение перед вами снова катастрофически возрастает. Так долго выдерживать соперничество с коварными внеземными цивилизациями — это, поверьте, далеко не каждой женщине под силу.
Собственно говоря, я не знала, о чем вести речь дальше. Ты хотела повалиться в ноги этому Рыбникову (или кому там еще), просить, умолять, чтобы не морочили голову твоему мужу, чтобы выкинули в корзину придуманную им анкету. Чтобы он мог спокойно думать о своей работе, о своей семье. Одним словом, жить нормальной человеческой жизнью. Но вот это свершилось без твоего участия, без всяких твоих стараний: анкету больше не собираются печатать. И что же? Почему-то это тебе не доставляет радости. На душе у тебя — опустошенность. Ты думаешь о Викторе. Этот взрослый ребенок уверен, что анкета вот-вот появится в газете. Можно себе представить, как он спозаранок мчится едва ли не через весь Коктебель к газетному киоску, выклянчивает у наглой, недоброжелательной киоскерши очередной дефицитный номер и… ничего не находит. Уныло бредет назад к спящему еще Вовке… Должно быть, думает, что публикация задерживается из-за него: он ведь не приехал, не привез текст. Ну, и тебе достается, конечно: это ведь ты его не пустила. Впрочем, нет: обо мне он не думает ничего плохого. Он никогда мне ничего плохого не говорит и, я знаю, никогда ничего плохого обо мне не думает. Я чувствую это. Никогда у него язык не повернется отругать меня — ни вслух, ни про себя. Все свои беды, все свои несчастья он принимает примерно так, как их принимают религиозные люди — безропотно, точно они ниспосланы свыше. Юродивый? Может быть. Но мне жалко его — что я с собой могу поделать? Дура я, дура…
— Послушайте, — говорю я Рыбникову, — у вас ведь, кажется, нет текста анкеты? Как же вы говорите, что еще вчера собирались печатать ее?
— Текста, собственноручно составленного вашим драгоценным супругом, у нас действительно нет. Он нам его не оставил (впрочем, я его и не просил: не хватило, знаете ли, фантазии представить, что столь актуальная и злободневная тема, как ВЦ, может когда-нибудь выпорхнуть на страницы нашего уважаемого органа). Но я восстановил анкету по памяти. Не дословно, конечно (все-таки я видел ее лишь раз), но — тут я готов положить голову на плаху — по смыслу совершенно точно. Профессиональное, знаете ли, качество: увидел — как сфотографировал. Так что ваш дражайший супруг, уверяю вас, был бы мною премного доволен. Если бы не этот некстати подвернувшийся бестселлер…
— Вы сказали, что сегодня уже не собираетесь печатать анкету. Что это значит? Что вы ее не напечатаете в ближайших номерах? Или что вообще не напечатаете?
— Скорее всего последнее. То есть теоретически я, конечно, могу себе представить, что когда-нибудь, не в отень скором времени, мы сумеем порадовать читателей этой анкетой, составленной нашим дорогим другом (и вашим уважаемым супругом). Но ведь теоретически мы и от ВЦ в ближайшие год—другой сигнал принять можем. Так вот, шансы тут, я думаю, примерно одинаковы. Единственная реальная возможность напечатать анкету была вот в этом номере, который сейчас готовится к выпуску: идет большая статья академика о ВЦ; почему бы к этой большой статье не дать малюсенькую подверстку в виде анкеты? Игра с читателем и все такое прочее. Но теперь, по высочайшему повелению главного редактора, рядом с большой статьей академика помещается небольшая рецензия на книгу членкора. Все логично: вверху — академик, внизу — членкор. Что касается нашей с вами анкеты, для нее, увы, уже не остается места. Бестселлеры требуют жертв. Появится ли другая такая возможность в текущей пятилетке? Очень и очень сомневаюсь.
— Юрий Александрович… Так, кажется, вас зовут?..
— Совершенно верно, — кивает Рыбников.
— У меня к вам есть одна просьба. Я бы хотела, чтобы вы отнеслись к ней серьезно.
— Я весь внимание.
— Видите ли, эти внеземные цивилизации, которые у нас с вами ничего, кроме улыбки, не вызывают… Виктор воспринимает все это всерьез…
— Да, я имел возможность убедиться в этом.
— Так вот, не могли бы вы позвонить ему в Коктебель (он все еще там, это я не пустила его) и сказать четко и ясно, что анкета печататься не будет? Ну, и посоветуйте ему как-нибудь, чтобы он выбросил ее из головы… Хотя вряд ли он выбросит. Впрочем, пока не было этой анкеты, все было как-то спокойнее…
— Непременно позвоню, уважаемая…
— Лидия Сергеевна, — я ему так и не представилась, вот что значит волнение.
— …уважаемая Лидия Сергеевна. Вот только по номеру беготню закончу и сразу же позвоню. Приложу все силы, чтобы вернуть вашего мужа из звездных далей в лоно семьи. Хотя тут уже полный успех не могу гарантировать: знаете, увлеченные люди — как алкоголики. — При этих его словах я вздрогнула. — Да простится мне такое сравнение по отношению к вашему уважаемому благоверному, — тут же поправился он. — Как говорят врачи, чтобы лечение было успешным, необходимо встречное желание больного.
Я махнула рукой, устало побрела из кабинета.
Не ожидала, что все получится так просто, само собой. Никому не надо валиться в ноги, ни у кого ничего не надо просить…
И ведь странно, что в таких случаях редко испытываешь удовлетворение — когда твои желания осуществляются сами собой. Так уж устроен человек — ему требуется преодолевать какое-то сопротивление… Сопротивление материалов. Вот если бы этот Рыбников заупрямился, а тебе удалось бы его уговорить, упросить, что-то доказать ему, наконец, — тогда другое дело. Я думаю, и полководец не испытывает никакой радости, когда противник без боя капитулирует перед ним.
Впрочем, это опять сантименты. Главное — дело сделано. Никакой публикации не будет. Так что ты, Витенька, можешь спокойно себе загорать под коктебельским солнцем — две недели у тебя еще осталось — и постепенно остывать от очередного твоего дурацкого увлечения, постепенно приходить в себя.
Кстати, может быть, стоит ему позвонить, рассказать обо всем? Чтобы он не терзался бессмысленным ожиданием (хуже нет ожидать чего-то, особенно когда очень хочешь, чтобы это что-то поскорее произошло). Рыбников позвонит ему еще не скоро, если вообще позвонит. А что? С него как с гуся вода. На ходу себе придумает оправдание. «Мадам, я ваш вечный должник. Все самые темные силы мира объединились, чтобы я не смог внести свою лепту в благородное дело возвращения вашего, пардон, блудного мужа к праведной семейной жизни. Представляете, в последние дни я работаю совершенно как в сельскохозяйственном кооперативе: подъем — в пять, отбой — в двадцать три ноль-ноль». Что-нибудь в этом роде.
Так что, позвонить? Ну нет, еще чего! Сам позвонит…
Как будто это я во всем, что случилось, виновата!
Кстати, если не ошибаюсь, он уже звонил несколько раз. Несколько раз были звонки междугородной. Ничего, позвонит еще.
Междугородная позвонила вечером. Я сняла трубку.
