— Лида, это я.
— Да…
— Как у тебя дела?.
— Нормально.
— У нас все в порядке. Вовка здоров.
— Да…
— Лида, ты меня слышишь? Я говорю: Вовка здоров.
— Слышу.
— Лида, ты не сердишься на меня?
Мне нравятся эти вопросы: дело на грани развода, а он — «Не сердишься?».
— Не сержусь.
— Не сердись. Я люблю тебя.
Я молчу.
— Лиданька, ты меня слышишь?
— Слышу.
— Я говорю: я люблю тебя.
Как все легко: «Я тебя люблю» — и все проблемы сняты.
— Лиданька, ты не знаешь, как там дела с анкетой? Я не могу в редакцию дозвониться.
— Анкету печатать не будут.
— Что? Я тебя не слышу. Какой-то треск, Говори погромче.
— Я говорю: анкету печатать не будут.
Что он должен подумать в этот момент? Что это я все устроила? Пусть думает, что хочет…
Молчит.
— Алло! Виктор! Что ты молчишь?
— Лида, до свидания…
Повесил трубку.
Я вижу его расстроенную физиономию. Вижу, как он бредет с переговорного пункта, убитый этой новостью (рядом с ним понуро бредет Вовка). Выходит на шоссе, проходит по мосту над вонючим ручьем (когда-то это было романтическое место — Коктебель), ничего вокруг не замечая.
Мне вдруг становится ужасно жалко его. И его, и Вовку. Два покинутых ребенка — маленький и взрослый.
Опять я реву весь вечер. Нет, не могу я так: я здесь, а они там — два самых близких, самых родных мне существа. Но что же делать? Брать билет и лететь обратно? Нет, я не выдержу всей этой мороки — ехать за билетами, потом — в аэропорт, потом — из аэропорта… Мне надо мгновенно перенестись к ним туда, обнять их обоих, утешить, растормошить…
Все-таки ехать или не ехать? Глупая бабья привычка: подменять слезами тяжелое решение.
Постепенно, однако, решение все же созревает. Нет, не это, другое. Не возвращение в Коктебель. Вы скажете, что я сумасшедшая, что я дура. Да, я такая и есть, но я ничего не могу с собой поделать.
Дверь знакомого кабинета. На этот раз я без труда с нею справляюсь. Рыбников поднимается мне навстречу.
— Рад вас видеть, очаровательная Лидия Сергеевна. Вы составляете такой приятный контраст с этими унылыми казенными стенами. Что привело вас вновь сюда?
— Видите ли, вы, наверное, будете удивлены, зачем я к вам пришла…
— Нисколько, Лидия Сергеевна, нисколько. Я ведь уже сказал вам в прошлый раз, что меня невозможно удивить…
— Я хотела бы вас просить, чтобы вы все-таки напечатали анкету…
— Гм… Просьба действительно… Удивительная… В прошлый раз, вы, кажется, желали скорее обратного, если я вас правильно понял…
— Да, но теперь, поразмыслив хорошенько… Одним словом, я прошу вас ее напечатать.
— Вы, конечно, понимаете, дражайшая Лидия Сергеевна, что я готов пойти на все, чтобы выполнить любую вашу просьбу. Ваша просьба — для меня закон. Но тут, увы, я сделать ничего не могу. Высшее начальство распорядилось печатать рецензию. Дескать, бестселлер и все такое прочее. Пути к отступлению, как говорится, отрезаны, мосты сожжены.
— Но разве вы не можете переубедить начальство?
— Какие у меня аргументы? То, что некая прекрасная дама просит меня об этом, — это для начальства еще не аргумент. Кстати, почему вы все-таки решили, что для вашего семейного благополучия будет лучше, если эта анкета все же увидит свет? Насколько я понимаю, будет только хуже. Сейчас ваш муж поддерживает контакт с внеземными цивилизациями исключительно через своих ближайших знакомых. А эта публикация значительно расширит его возможности. Он получит стратегический плацдарм для решающего наступления на ВЦ. Если вам не жалко ваших близких, ваших детей — они у вас есть? — пожалейте хотя бы ни в чем не повинных инопланетян.
Эти его бесконечные шуточки кого угодно могут утомить. Но ничего, переживем и это.
— Видите ли, Юрий Александрович, я все обдумала. Я признаюсь, что в этом деле я преследую прежде всего корыстные семейные интересы. Но поскольку вам-то в общем-то все равно — печатать или не печатать, — в равной степени вы готовы поступить и так, и этак, я и считаю, что моя корыстная просьба не выглядит чересчур наглой и дерзкой. Что же касается моих семейных интересов, мне кажется, было бы все-таки лучше, если бы вы напечатали анкету. Понимаете, иначе Виктор будет продолжать искать другие пути. Он не успокоится, я его знаю. Кто скажет, сколько еще это протянется? А так напечатаете, разберетесь в ответах — и точка. Хорошо бы еще было, если бы большинство читателей вам ответило, что все эти разговоры о ВЦ — просто бессмысленная блажь. Но это уже так, мое личное пожелание.
Здесь читатель, наверное, решит, что я кривлю душой, объясняя, почему я изменила свое отношение к анкете. Да в общем-то так оно и есть. Но не могу же я признаться этому Рыбникову, что мне просто жаль Виктора. Смертельно жаль. Что со вчерашнего вечера, с момента нашего телефонного разговора он так и стоит у меня перед глазами — в растерянности бредущий по пыльному, прокаленному солнцем поселку.
Но Рыбников непреклонен:
— После вашей вдохновенной речи, уважаемая Лидия Сергеевна, я действительно лучше стал понимать мотивы ваших действий. Но аргументов, с помощью которых я мог бы склонить в вашу пользу свое начальство, у меня не прибавилось.
— Господи, ну скажите вашему начальству что-нибудь. Вам ведь лучше известно, что говорят в таких случаях — когда хотят отстоять какой-то материал. Мне же достаточно того, что вы меня понимаете.
— Именно потому, что я назубок знаю все стандартные ситуации, возникающие в нашем учреждении, я и уверяю вас с кристально чистой совестью: дело совершенно безнадежное. В данный момент возникла стандартная ситуация номер двадцать пять (а может быть, сто двадцать пять — не суть важно): членкор имярек — который, заметьте, не просто членкор, а еще и знаменитый общественный деятель, — подарил нашему главному свою книгу с трогательной дарственной надписью. На днях членкору исполняется ровно восемьдесят пять лет, и ничто — обращаю ваше внимание на это слово: ничто — не может предотвратить появление в нашей газете панегирической рецензии на эту книгу (хотя и прескучнейшая, между нами, книжица).
— Итак, вы не хотите говорить с вашим руководством об этом деле? Так ли я вас понимаю?
— Разговор с руководством на подобные темы — это как минимум две бессонные последующие ночи (можете ли вы заснуть, когда у вас нервы гудят, точно провода высокого напряжения?)… Ну, и разумеется, еще один шаг к инфаркту.
— Вы боитесь инфаркта… А люди не боялись бросаться на амбразуры… На эти самые провода высокого напряжения…
Жалкий трус. Вот так они все, эти «отчаянные циники». На первый взгляд кажется — море им по колено. Так они себя подают. А чуть копнешь поглубже, пустяковое испытание — и вся их хваленая отчаянность оборачивается элементарной трусостью.
Вижу, однако, что-то в лице моего собеседника меняется. Ну, выгони хотя бы меня! Докажи, что хотя
