исступлённые эротические фантазии раскалённого юношеского воображения. Я ощущал природу не привычной матерью, а любовницей или женой. Я испытывал настоящее физическое влечение к деревьям в лесу, к болотному мху, к цветам, снежным сугробам и, конечно, к царице моего гарема — морской воде. Я боролся с чувственным зовом природы, как борется наркоман, ещё не по уши ушедший в свои «соломки», «шишечки» и «колёса». Даже когда появился опыт любовной игры с женским телом, меня всё равно не покидало чувство, что сугробы, цветы, женщины, деревья и вода морей — это всё одно и то же, одна универсальная любовница, а её отдельные детали — это только вспышки предчувствия чего-то божественного, невероятного, какой и должна быть любовь.
На следующий день Вероника была на месте и, заметив его, тоже вошла в воду и поплыла навстречу.
— Плыви за мной! — крикнула она Ивэну, и он послушно стал ввинчиваться в толщу вод за ней дальше вдоль скалистых берегов. На одно мгновение ему почудилось, что не ногой она плеснула перед ним, а серебряным русалочьим хвостом, но, нырнув поглубже, он глянул снизу сквозь лазоревую просинь на мерно работающие безупречным брассом две сильные женские ноги и, усмехаясь, выплыл на свет Божий. Может, то и были два серебристых хвоста, да ему хотелось ног. Они выбрались на большой камень в неком подобии грота. Это место Ивэн помнил ещё с детских лет, так как не раз прятался здесь, играя с друзьями в разные игры и приключения. Заплывал он сюда и с Кларой.
Камень по самые брови зарос густой коричнево-зелёной бородой водорослей, и длинные лохмы её вяло шевелились в перпетуум-мобиле волн. Раньше он был способен часами созерцать это вечное движение, впадая в медитативное оцепенение под шум и коловращение воды.
— Я не хотела, чтобы Макс снова застал нас вдвоём. Он по временам бывает просто не в себе, и я из-за этого с ним часто ссорюсь. Недавно он разбил свою машину только потому, что кто-то влез перед ним без очереди на заправку. Он стал таранить этого несчастного «Жигуля» и покорёжил его всмятку, разбив при этом в пух и прах и свою «Тойоту». Из-за вчерашнего мы тоже поссорились. Хотя ты и вёл себя не по джентльменски, но его бандитские ухватки мне совсем ни к чему. Я давно с ним хотела расстаться из-за этого, но всякий раз он уступал мне и превращался вновь в цивилизованного человека. А вчера он разъярился не на шутку, устроил скандал и ругал меня, как сутенёр ругает провинившуюся проститутку. В общем, мерзость. И хотя ты отчасти спровоцировал это, но ведь на твоём месте мог быть любой другой.
— Не думаю, — ответил Ивэн, — соратников по железнодорожно-пароходному пробегу Петербург- Москва-Киев-Одесса-Крым я что-то больше не приметил.
А Вероника умолчала о том, что семейная сцена разыгралась гораздо более унизительной, чем та, о которой она поведала Ивэну. Когда она сбегала по лестнице из квартиры, где происходило объяснение, муж выстрелил сверху ей вслед. Пистолет был газовым, но стрелять в спину любимой женщины! Ха, любимая. Этот бердичевский Аль Капоне использовал её как средство от клопов, похоти и скуки, а когда она послала его к чёрту, схватился за пистолет. Хрена с два бы она вышла за него, если бы он не являлся для неё щитом и сейфом.
— …и мне очень жаль, — между тем продолжал Ивэн, — что я спровоцировал своими необузданными действиями семейный катаклизм. Я искренне раскаиваюсь и сожалею… — тут он запнулся, потому что вспомнил, как извинялся на этом же камне перед Кларой за то, что она из-за него поссорилась со своей подругой. А потом он пытался поцеловать её, а она не давалась…
— Поцелуй меня.
— Что? — он чуть было не упал от неожиданности в воду.
— Поцелуй.
Значит, Клара всё-таки его любила. Только при чём здесь Клара! Он слишком сильно переступил границу этой области возврата. Перед ним Вероника, божественная и загадочно-влекущая женщина. И он почувствовал, как вновь включился между ними мощный магнит, и Ивэн, даже сопротивляясь ему, всё же склонялся над ней, уходящей от него, чтобы лечь на камень, как и положено красивой женщине, принимающей заслуженные красотой поцелуи. И губы их, сначала робко, потом всё более разнузданно искали друг друга в разных положениях. Внезапно она оттолкнула его.
— Тихо! — и некоторое время напряжённо вслушивалась во что-то между плеском и шорохом волн. Тем временем несколько оправившийся от неожиданности Ивэн вспомнил мнимую причину, приведшую его на этот камень.
— А ты никогда не целовалась со своим родным братом?
— Что за внезапная мысль? С чего это вдруг тебя заинтересовали мои отношения с несуществующими родственниками?
— Да так, а разве тебе никогда не хотелось быть сестрой, то есть иметь брата?
— Может быть, и хотелось, да что в этом толку. Когда он мне был нужен позарез, его имели другие сестры.
— Расскажи мне, зачем он тебе был необходим?
— К чему? Это скучная и тривиальная история детских комплексов.
— И всё же. Мне интересно.
— Рассказывать особенно нечего. Мне так уж повезло, что с дремучего детства пришлось кувыркаться в этом космическом дурдоме одной-одинёшенькой, безотцовой дочкой с вечно занятой на работе матерью.
— А куда делся отец?
— Туда же, куда деваются они все — к другой женщине. Он бросил мою мать, когда я ещё не родилась.
«О, Боже, — вздрогнул Ивэн, — всё сходится». Но разве мало на свете подобных историй? Их тысячи тысяч. Не дай Бог, чтобы она действительно оказалась его сестрой, хотя, что это он несёт! Разве не ради сестры он обманывает Илону да и самого себя.
— Это всё, что я о нём знаю, — продолжала между тем Вероника. — Большего мне из матери выудить никогда не удавалось. Даже отчество у меня не отцово, а материнского деда. Мать хотела забыть об отце навеки. А мне без брата и с комплексом безотцовства, который почему-то давил меня с особой силой, приходилось туго во дворе, на улицах и в школе среди хорошо сплочённых и организованных банд сопляков и сопливок. С какой безумной верой в чудо мечтала я тогда о брате.
— Я пришёл, но немного поздновато, — пробормотал Ивэн.
— А потом появился первый отчим. Он без конца драл меня ремнём, обязательно по голому телу, а в перерывах между экзекуциями пытался меня растлить. Я всё рассказала матери, и та, не оценив педагогического таланта своего сожителя, рассталась с ним. Второй отчим не бил меня, а наоборот, баловал конфетами и пирожными, но зато без всяких экивоков честно изнасиловал однажды, напоив вином, подлитым в чай. Со вторым мать не пожелала расставаться из-за моих жалоб, решив, что проблемы с отчимами — мои сугубо личные проблемы, и даже намекнула мне, что я могла бы иногда оказывать такому хорошему человеку, как этот Валерий Николаевич, снисходя к его мелким слабостям, кое-какие девичьи услуги. И опять я мечтала о брате, которому могла бы пожаловаться и попросить защиты. Но, право, Ивэн, я сама затосковала, мусоля эту давнюю и пошлую историю. Удивляюсь, как ты не свалился с камня в сонном оцепенении.
— А Макс? Что он для тебя? Извини, если влез не в своё дело.
— Ты уже почти друг нашей семьи, так что можно без извинений, — съехидничала Вероника. — Макс для меня то же самое, что и для большинства женщин на свете — тыл, обоз и легальное право на нелегальную жизнь. В Максе я искала и нашла временную защиту от разного зверья, а вот теперь, кажется, нужно защищаться от него самого.
«Ну хотя бы здесь я оказался вовремя», — подумал Ивэн.
— Мужчинам легче. Им не нужно так явно проституировать, чтобы отстоять хотя бы половину себя, ту, что сверху. И сестры им совсем ни к чему. Зачем сестра, например, тебе, Ивэн? Тебе и так расчудесно, и женщины тебе не откажут ни в чём.
— Ты не права, Вероника, — пробормотал Ивэн, — сестры нам нужны…
— Лучше поцелуй меня ещё…
