символических значков сначала для тех слов, для которых не доставало в ней звуков, а потом постепенно поглощая фонетику целиком, и очень интересно было бы проследить, не найдется ли в китайских однозвучных или односложных словесных чертежах каких–либо признаков сходства с их арабским, индусским, греческим и латинским начертаниями?
И нет ли в китайских летописях других следов французского происхождения, кроме отмеченного мною смешного параплюя? Ведь тоже совершенно ясно, что если б в данном месте китайской рукописи стояло, как это полагается в рисуночном письме, изображение зонтика, то Бичурин и назвал бы его по–русски зонтиком, а не исковеркал бы французский язык, назвав его параплюем, вместо paraplui. Значит, и в рукописи его было не изображение зонтика, такое сочетание чертежиков, которое в сумме произносилось так, как он передал. Уже одно это слово есть признак того, что его летопись составлялась французским китаистом и, скорее всего, католическим миссионером, сношения с которыми начались, если верить современной нам версии китайской истории, лишь после низвержения исследуемой нами Юаньской династии, она же будто бы Чингисханова, хотя династию Юань теперь считают на китайском престоле не ранее, как с 1289 по 1367 год. А после нее с 1368 по 1644 была, — говорят нам, — династия Мин, при которой начались постоянные морские сношения с Западной Европой, особенно с 1522 года, когда португальцы появились в Макао, при устье Кантона и основали там свою торговую факторию, и вслед за тем появились на востоке Китая и испанцы, и другие западно–европейские народы. Все это дало возможность проникновения в Китай и западно–европейских слов, и особенно названий для предметов ввозимых в Китай из Европы, вроде французских зонтиков.
Тогда же европейцы должны были завести впервые в Китай и компас, и порох, и пушки. Отвергать то, что компас был впервые изобретен и применен к мореплаванию только итальянским инженером Флавио Джойа (Flavio Gioia) из Амальфи в 1302 году и что огнестрельный порох был изобретен впервые при химических опытах со смесью серы, селитры и угля, немецким францисканским монахом Бартольдом Шварцем (или как его иначе называют (Constantin Anklit) вслед за компасом и применен к огнестрельному оружию впервые только в 1319 году, — нет решительно никаких оснований. Последнее изобретение настолько громко, что оно не могло бы быть обойдено молчанием, если б его сделали ранее, да и компас дал бы себя знать тотчас же всему плавающему миру. Так и случилось, когда они были действительно изобретены.
А что же мы видим в разбираемой нами «Всеобщей китайской истории?»
Еще за 80 лет до изобретения пороха Бартольдом Шварцем, когда преемник «Чингис–хана» Угедей — осаждал несуществующую теперь в Китае нючженскую крепость Бянь,43 и в которой зонтик назывался по–французски paraplui, как осажденные нючженцы, так и осаждающие их кочующие монголы, уже употребляли в деле и пушки–мортиры, и ракеты, начиненные порохом, и перебрасываемые как зажигательное средство в осажденный город и из него через стену.
43 Иначе говорят: Бянь–Лянь, и Бянь–Дзын, и отождествляют с Кхай–Фын–Фу, но имя это созвучно только с Бонном на Рейне. У Абул–Гази этот горол отождествляется с Нанкином, а у Иакинфа Бичурина с Хай Фын–Фу округа Ха–нань.
Все в этом описании так ярко, что сомнений быть не может: во дворце Нючженского короля делали в 1232 году, как в Европе только через сто лет, круглые каменные ядра для пушек и мортир, а монголы употребляли для своих огнестрельных орудий даже каменную картечь, разбивая жерновые камни–валуны на два и на три куска.
В подражание общеизвестному в XVI веке рассказу о том, как Бартольд Шварц, оставив в ступе смесь серы, селитры и угля вместе с пестом, стал высекать огонь, и от упавшей туда искры произошел страшный взрыв, причем выброшенный пест сделал выбоину в потолке (что и послужило к изобретению пушек– мортир, имевших сначала вид чугунных горшков), так и тут мы находим следующий рассказ:
Ракеты тоже хорошо были известны нючженцам в 1232 году, когда крестоносцы еще и не подозревали о пушках и о порохе.
«Они употребляли летающие огненные копья, которые пускались посредством зажигания пороха, и сжигали на десять шагов от себя».
Да и кочующие монголы Чингисханова преемника Удегея не отставали. Войска их тоже (как мы видели) употребляли «огненные ба–листы», «и где был сделан ими удар, так по горячести нельзя было сразу тушить».
И если верить всему этому, то, очевидно, что изобретение пороха и пушек было известно обоим сторонам уже давно, так как иначе одна из враждующих сторон убежала бы моментально в паническом страхе.
Но ведь это типическое описание осады западноевропейской крепости XIV—XVI века!
Тут мы видим вполне разработанный артиллерийский бой, из тех, какие происходили впервые у западных европейцев в конце феодального периода, — когда дисциплинированные и хорошо вооруженные королевские войска (а не скопища кочующих монголов!) осаждали неприятельский укрепленный город, каким тут и обрисован Нючженский Вянь.
Читатель видит сам, что если верить всему этому, как происходившему в Китае в 1232 году, то приходится допустить, что не только порох, ракеты и большие пушки, выстрелы которых были подобны небесному грому и слышны за сотни километров, но даже и железные брони против них были известны монголам уже при Чингис–Хане, умершем в 1227 году, т. е. всего за 5 лет до описанной здесь осады. Так почему же он не употреблял их? Почему не употребляли их его полководцы, когда разбили русских князей на реке Калке в 1224 году, положив начало «монгольскому игу», за восемь лет до только что описанной замечательной осады? Почему не употреблял их Батый в знаменитой битве при реке Сити даже и через шесть лет после этой осады, в 1238 году?
Почему не научились у монголов этому искусству их соседи, азиатские магометане, в их борьбе с крестоносцами? Ведь пушки не иголки, чтоб их утаить, и порох слишком громкое средство для того, чтоб его замолчать после только что описанной осады столичного города Бя–ня, когда притом же порох был уже известен не одним кочующим монгольским князькам в их кибитках, но и их культурным соперникам, защищающимся в крепости, построенной по образцу Московского Кремля… Как могло это случиться? Конечно, только в сказке, а не в реальности. И, кроме того, откуда добывали кочующие монголы наследников Чингис–Хана селитру и серу для приготовления пороха в таком огромном количестве? Положим, что селитру они покупали в Индии, где ее выщелачивают и теперь из селитроносных скоплений органических отложений… Но где покупали они серу? Ведь современное техническое получение ее из серного колчедана стало возможным только в новейшее время, а вплоть до возникновения научно– оборудованных заводов ее получали только из богатейших залежей, так называемой самородной серы в Сицилии, как результата деятельности ее вулканов. Мы видим, что только что приведенные подвиги кочующих монголов не выдерживают ни малейшей критики не только с технологической точки зрения и с точки зрения материальной культуры, но даже и с самой архивно–исторической точки зрения.
Для сопоставления псевдо–китайских источников с русскими в деле Батыева нашествия, я сделаю здесь опять выписки из «Истории Чингисханова Дома», царствовавшего в Китае под именем «Юань» (по Иакинфу
