Дина стоит рядом с ним и должна бы положить левую руку на плечо Мартина. Но она так не делает, и этот единственный здесь жест неподчинения меня завораживает.
Мальчишки кажутся связанными друг с другом родственными и деловыми отношениями. И именно поэтому заметно их семейное сходство: слегка удлиненные носы, оливковая кожа, изгиб рта, едва заметная ямочка на подбородке.
Дина не связана с ними. Она стоит, немного отделившись от всех, между ней и остальными — небольшое пространство; и она смотрит прямо в объектив. Ей четырнадцать, она на два года старше Адриана, и в ее облике — независимость. Она знает, кто она, чего хочет, и ее не сбить с пути. Я думаю о ее руках, свободно опущенных по бокам, о расстоянии между ней и мальчиками и начинаю понимать, что она сильнее и умнее их всех, потому что она не идет на уступки. Она не будет притворяться, чтобы выдать себя за кого-то другого.
Когда я была четырнадцатилетней, того же возраста, что и Дина на фотографии, я решила, что мне нужно узнать о ней больше. Я написала «ДИНА» большими черными буквами на обложке тетради и внизу под ними в скобках вывела: «(Личное. Не открывать)».
В первую очередь я подошла к отцу. В это время он, конечно, рисовал, но когда я упомянула Дину, он резко остановился и почесал затылок.
— Кто-нибудь говорил о ней? — сказал он.
Я поняла, что выбрала не тот путь. Он не любил, когда его прерывали.
— Мне никто никогда ничего не говорит, — сказала я.
Он снова принялся рисовать, теперь уже не оборачиваясь.
— Дина? Это, случайно, не Алисина кошка из Зазеркалья? Кошки едят мышек? Мышки едят кошек?
Я попробовала еще раз:
— Папа, что с ней случилось на самом деле?
Он не обратил внимания на мой вопрос.
— Слушай, здесь явная кошачья связь. Кошка — котенок — Китти…
Я поднялась на ноги.
— Огромное спасибо, — сказала я и хлопнула дверью.
Я вернулась в свою комнату и открыла первую страницу тетради. На ней сверху было написано «Папа». Я нашла карандаш и провела диагональную черту через всю страницу.
Джейк лежал в постели с тонзиллитом. Я сбегала на улицу, чтобы купить ему газету и сладости. Лимонный шербет. Ананасовые дольки.
— Привет, — сказала я, кладя газету на кровать рядом с покрывалом, и подошла открыть шторы. — Здесь слишком темно, — сказала я громко. Как будто он обратит на меня больше внимания, если я повышу голос.
Он перевернулся и сел, сощурив глаза от внезапно хлынувшего света. В комнате пахло грязными носками и потом. Я испугалась его бактерий и открыла окно, чтобы дать им возможность выветриться.
— Китти, — пробормотал он. — Закрой окно. Я болен.
— Ты всегда болен, — сказала я и оставила окно открытым.
Я придвинула стул к кровати, но не слишком близко, затем уселась и посмотрела на него.
— Я провожу расследование, — сказала я.
Он, казалось, заинтересовался.
— По какому поводу?
Из-за того, что волосы у него были очень жирные и прилизанные, казалось, что уши торчат больше обычного. Нос был красный и воспаленный, а щеки пылали.
— Ты принимал антибиотики? — спросила я.
Он кивнул.
— И что ты расследуешь? Эффективность антибиотиков? Не беспокойся. Иногда они действуют, а иногда — нет. Что еще ты хочешь узнать?
Я не обратила на это внимания, положила ногу на ногу и открыла тетрадку. Затем достала карандаш и приняла такой вид, какой, по моему мнению, принимают журналисты.
— Дина, — сказала я.
— Дина? Ты меня спрашиваешь о Дине? — спросил он недоуменно.
— Я хочу, чтобы ты мне о ней рассказал.
Он лег на спину и уставился в потолок.
— Я ничего о ней не знаю.
Мне ясно, что ему просто лень.
— Тебе было двенадцать, когда она убежала. Что-то ты должен о ней помнить.
— Она была задира, — сказал он наконец и улыбнулся с каким-то особенным удовлетворением.
Это сбило меня с толку. У меня уже сложилось о ней представление: сильная, бесстрашная, отважная, но никак не эгоистичная от собственного превосходства. Я так и видела ее: она выше братьев, умнее их, поучает их иногда из добрых побуждений.
— Она обычно отрывала ноги у пауков.
Я облегченно вздохнула. Издеваться над пауками — не такое уж хорошее качество, но это еще не значит быть задирой.
— В субботу, когда мы покупали сладости, она обычно ждала, пока мы придем домой, и требовала, чтобы я отдал ей половину.
— И ты отдавал?
— Конечно, отдавал. А ты бы не отдала все свои конфеты, если бы кто-то завел тебе руку за спину и пообещал сломать, если не сдашься? Я был музыкант. Не мог испытывать судьбу.
Я взглянула на него презрительно. Она задирала его, потому что он сам ей это позволял.
— Да она просто пугала тебя, — сказала я. — На самом деле она бы этого не сделала.
Его взгляд скользнул мимо меня к открытому окну.
— Сделала бы, — сказал он. — Мартину же сделала.
Вот теперь я понимаю, что он все это выдумывал.
Мартин в то время, по всей видимости, был такого же роста, как она, и гораздо сильнее. Но Джейк чувствовал себя так неловко, что дальнейшие расспросы вряд ли пошли бы ему на пользу. Я посмотрела в окно на тутовые деревья, на которых созревавшие ягоды приобретали насыщенный черно-красный цвет. Нам нужно разводить шелковичных червей, подумалось мне: на наших деревьях столько листьев, что их хватит на прокорм целой армии червей. Мы могли бы сколотить состояние.
— Почему она ушла? — спросила я.
Он пожал плечами.
— Мне-то откуда знать? Ее друзья были интереснее нас. — Он устало улыбнулся. — Возможно, она была права. Жизнь стала гораздо проще после ее ухода. — Он закрыл глаза и опустился на подушки. — Китти, неужели ты не видишь, что я ужасно устал?
Я уставилась в свою пустую тетрадь, раздумывая, что же мне там записать. Расследование не было очень-то результативным. Я направилась к двери.
— Спасибо за газету, — сказал Джейк мне вслед, но я не преисполнилась признательности. Мне стало неловко от сознания его уязвимости, страха перед Диной.
Пола я застала сидящим за письменным столом. Думаю, он работал над своей докторской диссертацией. Когда бы я ни смотрела на него, он держался с удивительной отрешенностью, как будто он здесь вот так односложно разговаривает, а думы его витают где-то еще. Подружек в тот период у него было не много.
— Привет, — сказала я.
— Здорово, — сказал он, но при этом не оторвался от своей работы.
— Я хотела спросить тебя… — Я немного нервничала из-за него.
— Да? — Он продолжал записывать какие-то цифры.
