— Мне вот это нравится, — говорит она, указывая на пластмассовые растения в углу.
Расставляя их, руководствовались только высотой и совсем не учитывали сочетание красок нескольких эффектных соцветий.
Спускаемся вниз завтракать. Миссис Бенедикт готовит огромное количество сосисок, бекона и помидоров, грибов, яиц и поджаренного хлеба.
— Проходите и садитесь, — говорит она и ведет нас в отдельную, связанную с кухней комнату, где уже накрыт стол для завтрака.
В углу телевизор. Две стены украшают ярко-желтые обои, изобилующие подсолнухами. На двух других стенах — полуметровое изображение обнаженного женского торса, чуть-чуть прикрытого элегантно ниспадающими кусочками ткани весьма непристойного вида. Картинка повторяется много раз, как серия негативов.
Заметив, куда я смотрю, миссис Бенедикт начинает хихикать.
— Правда, они очаровательны, мои юные леди? — говорит она. — Больше таких не купишь, поэтому я их так берегу.
На ней черные брюки, подвязанные шнурками, и выглядит она днем совсем по-другому. Волосы ее взбиты и кокетливо обрамляют лицо, изобилующее косметикой. Тени очень синие, помада очень красная.
Она приносит на стол наши тарелки.
— Мне нужно сегодня рано уехать — сын за мной заедет. Мы участвуем в авторалли. Если я оставлю вам ключ, вы сможете запереть перед уходом дверь и просунуть ключ внутрь?
— Конечно.
Я принимаюсь за еду. Телевизор рассказывает нам о взрыве бомбы в Иерусалиме. Миссис Бенедикт мнется в нерешительности, но мне непонятно почему, поэтому я жду, когда она скажет что-то еще. Меган смотрит в тарелку с явно выраженным отвращением.
— Я буду краткой, — говорит миссис Бенедикт.
Я киваю.
— Дело в том, что я не сказала вам, сколько стоит…
От смущения я прикрываю рот рукой:
— Да-да, конечно. Сейчас я схожу за своей сумкой.
Бросаюсь наверх. Раньше я никогда не расплачивалась, это всегда входило в обязанности Джеймса. Мне так его не хватает, а ведь его со мной не было всего один день и одну ночь. Она ждет меня у лестницы внизу, и я отсчитываю ей деньги.
— Большое спасибо, что приняли нас так поздно, — говорю я. — Очень вам благодарна.
Лицо ее светлеет от широкой, кривоватой, напомаженной улыбки.
— Очень вам рада. — Она понижает голос: — С малышкой все в порядке?
Я чувствую себя неловко.
— О да. Конечно. Теперь все в порядке.
— Однако я не могла не заметить…
Смотрю на нее, не совсем представляя себе, что она собирается сказать. Неужели она поняла, что Меган не моя дочь?
— Она не очень-то хорошо выглядит. И почему это она не в школе?
Меня едва не охватывает паника. О школе-то я и не подумала. Пытаюсь найти хоть какие-то подходящие объяснения.
— Вы же видите, она больна. Лейкемия. Хотелось провести с ней последние каникулы.
Миссис Бенедикт закрывает лицо руками подлинно драматичным жестом. Интересно, получилось у нее это само собой или она привыкла делать то, что много раз видела по телевизору?
— Бедняжка. Неудивительно, что она выглядит такой худенькой и бледной.
Она права, думаю я, остолбенев от внезапной мысли. Может, у Меган действительно лейкемия.
Миссис Бенедикт вынимает деньги и отдает их обратно.
— Мне не нужно. Потратьте их на что-нибудь приятное для девочки. Дайте ей все, что захочет, пока есть такая возможность.
Я смущена. Пытаюсь отдать деньги ей обратно, но она настаивает, и понятно, что она испытывает определенного рода удовольствие от подобной жертвы. Не знаю, как отказать ей, и беру деньги, решив оставить их на столе, когда мы уйдем. Возвращаюсь к Меган разгоряченной и чувствую себя неловко.
Меган не ест. Она бродит по кухне и останавливается, разглядывая плиту. Я опять думаю о ночных спичках, и у меня возникает леденящее ощущение, что какая-то важная деталь от меня ускользает. К завтраку она не притронулась.
— Иди поешь хоть что-нибудь, — говорю я.
Она поднимает на меня глаза, и я вижу, что они гораздо темнее и даже больше, чем казались раньше.
— Я не голодная, — говорит она.
— Тебе необходимо что-то поесть, если мы собираемся на пляж.
— Я не обязана есть, если не хочу.
Решаю не давить на нее. Если я сама сяду и поем, возможно, и она присоединится ко мне. Но все уже остыло. Похоже на застывший завтрак в доме бабушки с дедушкой, и мне приходится заставить себя отрезать кусочек сосиски и положить в рот. Чувствую, что меня тошнит, и хочется все выплюнуть, но я продолжаю жевать, чтобы подать пример Меган.
— Гадость, — говорит Меган, наблюдая за мной. — Почему здесь нет шоколадных хлопьев?
— Может, и есть.
— Нет, здесь нет. Я посмотрела.
Я с трудом проглатываю сосиску.
— Сколько тебе лет, Меган?
Она стоит спокойно, но отворачивается в сторону.
— Отгадай, — говорит она.
— Я не знаю. — Если скажу, что ей меньше, чем на самом деле, ее это обидит, если сделаю ее слишком взрослой, у нее появится соблазн преувеличить.
— Одиннадцать, — говорю я наконец, надеясь, что это ей польстит.
— Не будь дурой.
— Что ж, значит, я не могу отгадать. Скажи сама.
— Тринадцать, — говорит она после паузы.
Решаю ничего не отвечать. А сама в это время раздумываю, может ли это быть правдой, и чем больше размышляю, тем менее уверенной становлюсь. Она может быть какого угодно возраста. Пытаюсь съесть кусочек бекона. По телевизору мужчина в продуваемом всеми ветрами Вашингтоне анализирует последствия закона об ограничении прав на ношение оружия.
В другом конце комнаты стоит старомодный сервант. В нем огромное, с позолотой, зеркало с резными херувимами по бокам. Никак не могу решить: отвратительно оно или великолепно. Меган начинает открывать ящики и проверять их содержимое.
— Меган, — говорю я, с ужасом глядя на нее. — Это нельзя делать. Это же не твое.
Она не обращает на меня никакого внимания и продолжает заглядывать в каждый ящик, но не находит там ничего интересного.
— Пойду наверх, — говорит она, и я киваю с облегчением.
Оставляю завтрак и принимаюсь за кофе, который кажется теплым и успокаивающим, смотрю, что показывают по телевизору. Встреча глав двух государств в Европе, скандал в правительстве и пропавший ребенок. Выключаю телевизор. Слишком удручающая картина.
Вижу на столе две наши тарелки. Если честно, то мы почти ничего не съели. Не могу я все это так оставить. Миссис Бенедикт будет очень обидно. Оглядываю комнату, замечаю кучу пустых пакетов, засунутых между сервантом и стеной. Хватаю один из них и высыпаю в него содержимое обеих тарелок. Потом складываю тарелки и несу их в кухню.
— Пока! — кричит из холла миссис Бенедикт, и я, подпрыгнув от неожиданности, едва не выпускаю из
