'вольво' в Денвер, а сам с Кейт и Джейсоном вылетел домой из Коламбуса. Друзья радовались нашему возвращению – звонили, приходили в гости, устраивали для нас вечеринки. Мы их благодарили.
По правде сказать, мы получили слишком сильную душевную травму, чтобы испытывать удовольствие от общения и дарить его другим. Даже короткие беседы и просто приветливые улыбки давались нам с трудом, а что до 'большого разговора', на котором начнут задавать вопросы о подробностях случившегося, то мы еще не были к нему готовы.
Вскоре наше возвращение перестало быть новостью, и количество звонков, визитов и приглашений пошло на спад. Потом нас оставили в покое.
Джейсон стал настолько молчаливым, что родители его друзей беспокоились, когда видели его вместе со своим ребенком. Что касается Кейт, то она просто боялась выходить из дома.
Как только я сбрил бороду, а организмы Кейт и Джейсона очистились от наркотиков, жена и сын начали различать меня и Пити. Однако каждый раз, когда я намеревался к ним прикоснуться, делать это приходилось осторожно и не спеша.
Я постарался быть честным с самим собой и приложил максимум усилий, чтобы понять, что же случилось. Я надеялся приспособиться, примириться с этим.
Но я сильно сомневался, что можно примириться с тем, что Пити... и Лестер... сделали с нами.
Странно. Раньше я с таким пылом утверждал, будто Лестер – вовсе не Лестер, а Пити, а вот теперь они для меня – одно и то же. Мой брат погиб много лет назад. Из-за меня.
Иногда я наблюдаю за Кейт и Джейсоном, когда они об этом не подозревают, и пытаюсь определить, меняется ли что-нибудь к лучшему. Оставаясь невидимым, хочу проникнуть в их внутренний мир. Смотрюсь в зеркало – и стараюсь заглянуть в себя. Несем ли мы в себе тьму?
Вчера приходил Пейн, желанный гость.
Я спросил его о жене.
– С ней все в порядке? Как результаты биопсии?
– Слава богу, опухоль оказалась доброкачественной.
Только в тот момент я понял, какой камень свалился с моего сердца.
– Рад слышать, что бывают и счастливые случаи.
Мы вышли во двор. Пейн опустился в шезлонг – тот самый, в котором год назад сидел Пити, глядя на окно нашей спальни.
Кейт принесла нам чаю со льдом.
Мы сделали вид, что не заметили, как у нее дрожат руки: льдинки звякали о стенки стаканов.
– Спасибо, – поблагодарил я и осторожно коснулся ее руки.
Кейт улыбнулась и ушла в дом.
Пейн проводил ее взглядом.
– Ее кто-нибудь смотрел?
– Психиатр? Да, смотрел, – ответил я. – Всех нас троих.
– И каков результат?
– Мой доктор заставил меня писать воспоминания, описывать случившееся и объяснять, как я к этому отношусь. Мы с ним беседуем об этом раз в неделю. Каков результат? – Я пожал плечами. – Он говорит, что пока я не готов объективно оценивать происшедшее и его последствия. Еще он заявляет, что стресс, который мы пережили, носит затяжной характер и нельзя надеяться на его быстрое преодоление.
– Звучит убедительно.
– Сегодня Кейт одна ходила в супермаркет.
Пейн удивленно поднял брови.
– Это большое событие, – объяснил я. – Она не могла находиться среди людей, особенно незнакомых.
– А как вы? Собираетесь возвращаться на работу?
– Собирался, – ответил я. – Наша страховка не покрывает расходов на лечение. Я имею в виду не только легальные расходы...
– А как вы себя чувствуете? Вы готовы вернуться к работе?
Я отхлебнул чаю и не ответил на его вопрос.
– Когда я служил в Бюро, мне приходилось стрелять, – сказал неожиданно Пейн.
– Убивали?
Он посмотрел в свой стакан.
– Как-то раз я сам получил пулю. Три месяца провалялся в больнице. Куча всяких обследований. Кажется, я уже рассказывал, что именно тогда растолстел и ушел из Бюро. И очень нескоро почувствовал себя нормальным.
– 'Нормальный' – сложное понятие, – хмыкнул я. – Не знаю, когда смогу снова почувствовать себя 'нормальным'. В моей прошлой жизни я просто бродил по миру, полному боли, но был слишком глуп, чтобы понимать это.
– А теперь?
