6
Открыв глаза, Декер увидел над собой плоский потолок, разбитый на клетки vigas и latillas. В окно вливался темно-красный свет заходящего солнца. Бет молча лежала рядом с ним. Вообще-то она не проронила ни слова на протяжении нескольких минут, с того момента, как достигла кульминации. Но по мере того, как молчание тянулось, Декер снова забеспокоился. Он боялся, что она может испытывать муки совести, запоздалого раскаяния, вины за свою неверность покойному мужу. Но тут она медленно пошевелилась, повернулась к нему и прикоснулась к его щеке.
«Похоже, что все в порядке», – подумал он.
Потом Бет села. Ее груди были упругими и как раз такой величины, что полностью помешались в ладони Декера. Он, как наяву, ощутил на руках нежную упругость ее сосков.
Бет опустила взгляд к кирпичному полу, на котором сидела. Они находились в той самой комнате, где она хранила свои картины, окруженные их роскошными красками.
– Страсть – это прекрасно. Но иногда за нее приходится платить. – Она весело усмехнулась. – Эти кирпичи... Могу держать пари, что у меня вся спина в синяках.
– А у меня колени и локти ободраны чуть не до крови, – подхватил Декер.
– Дай-ка я взгляну. Ого! – воскликнула Бет. – Если бы мы пришли в себя чуть позже, нас обоих пришлось бы отправлять в больницу.
Декер вдруг рассмеялся. Он никак не мог остановиться. Он хохотал и хохотал, да так, что у него из глаз потекли слезы.
Бет тоже рассмеялась, смехом, говорившим о том, что у нее легко и радостно на душе. Она наклонилась к нему и еще раз поцеловала, но на сей раз поцелуй выражал нежность и привязанность. Потом она погладила кончиками пальцев его сильный подбородок.
– То, что ты говорил перед тем, как мы... Ты имел в виду именно это?
– Совершенно верно. Только слова не могут всего передать. Я люблю тебя, – сказал Декер. – Так люблю, что мне кажется, будто я не знал ничего о себе самом до этого момента, что я до сих пор никогда по-настоящему не жил.
– Ты не говорил мне, что ты поэт и искусствовед.
– Ты многого обо мне не знаешь, – отозвался Декер.
– Я не могу дождаться, когда же узнаю все. – Бет поцеловала его снова и встала.
Декер, чувствуя, что у него в горле застыл комок, восхищенно глядел на ее наготу. Ему очень понравилось, что она так спокойно принимала его восхищение. Она стояла перед ним, опустив руки вдоль туловища, ее нагое тело было немного повернуто, одна нога со слегка развернутой ступней была выставлена чуть вперед, наводя на мысль о позе балерины, естественной, без малейшего признака какого- то напряжения. Пупок представлял собой крошечную аккуратную дырочку посреди плоского живота. Лобок покрывали мягкие и густые темные волосы. Тело казалось податливым, но притом упругим и сильным, тренированным. Декер сразу вспомнил о той чувственности, которой отличались изображения нагих женщин, изваянных древнегреческими скульпторами.
– Что это у тебя на левом боку? – вдруг спросила Бет.
– У меня на боку?
– Вот этот шрам.
Декер, скосив глаза, взглянул на свой бок. Там был рваный шрам величиной с кончик пальца.
– А, это просто...
– А еще один у тебя на правом бедре. – Нахмурившись, Бет опустилась на колени, чтобы получше рассмотреть шрамы. – Я сказала бы, что...
Декер не мог придумать решительно никакого способа отвлечь ее.
– Это от пулевых ранений.
– Пулевых ранений? Но как же тебя...
– Не сообразил вовремя увернуться.
– О чем ты говоришь?
– Я был среди американских рейнджеров, которые в восемьдесят третьем году вторглись на Гренаду. – Декер снова почувствовал боль оттого, что вынужден лгать ей. – И, когда началась стрельба, слишком долго думал, прежде чем упасть на землю.
– Тебе дали медаль?
– За глупость? – фыркнул Декер. – Вообще-то я получил «Пурпурное сердце»[16].
– Они, наверно, болезненные.
– Нисколько.
– Можно мне потрогать их?
– Сколько душе угодно.
Очень осторожно Бет приложила палец к вмятине на его боку, а потом к ране на бедре.
– Это правда, что они не болят?
– Разве что иногда, сырыми зимними ночами.
