Я подвел траулер к длинному деревянному доку, где стояли на швартовых еще несколько судов, включая парочку французских шлюпов с логотипом одного чартерного заведения из Абакоса. Док венчало белое блочное здание с большим плакатом: «Снежный спуск. Еда. Лед. Горючее». Мы спустили резиновые буфера и аккуратненько втиснулись на свободный пятачок в самом конце доков между двумя шикарными рыболовными посудинами с мощными мачтами и большими фирменными шпулями, готовыми вытащить из воды макрель-рекордсменку.
Мы прошли мимо топливных колонок и направились к белой постройке с застекленной верандой. В прохладном помещении висели клубы сигаретного дыма, царил полумрак — так что, войдя со свету, пришлось подслеповато щуриться. У окон с видом на гавань примостились с полдюжины столиков, за которыми отдыхали две рыбацкие компании и несколько молодых симпатичных пар — как видно, приплывших сюда на шлюпах. Все сидели с кислыми физиономиями, словно обещавшая массу интересного прогулка обернулась жестоким разочарованием и беспросветной скукой.
У барной стойки торчали несколько мужчин, по виду местных. Все они были друг на друга похожи: обрюзгшие лица, покатые плечи, дряблые тела. Мужики уставились в телевизор, висевший под потолком над стойкой. Звук врубили на полную, и захватывающее действо старенькой комедии «Герои Хогана» заполняло собой все пространство: Хоган с приятелями, неимоверно издеваясь, учили какого-то недотепу играть в покер. За стойкой, вперив глаза в экран, стояла толстуха лет шестидесяти.
Я попросил своих спутников подождать у входа, а сам направился к бару. Мое появление привлекло пару вялых взглядов, но не больше: присутствующие тут же потеряли к новоприбывшему всяческий интерес и обратили взоры к экрану. Через минуту пошла реклама, и жирдяйка обратила наконец на меня внимание. Эта женщина являла собой наглядный пример нещадного воздействия гравитации на живой организм. Ото лба до самых щек тянулись глубокие морщины, понуро опущенные уголки губ тонули в дряблом подбородке, под застиранной футболкой просматривались груди, обвисшие до самого пупка. Во рту болтались четыре подгнивших зуба — как видно, последние.
— Ну? — вякнула она.
Я показал рукой на «Лоботряса» и спросил, не возражает ли она, что мы пришвартовались в доках. Тетка скосила глаз на улицу и спросила:
— Большая посудина?
— Пятьдесят два фута.
— Тогда с вас пятьдесят два доллара.
— Но мы собирались пробыть здесь не больше часа.
— Не важно. Платите пятьдесят два доллара, а если будете что-нибудь заказывать или заправляться, вычтем из этой суммы. Так и так, с вас пятьдесят два. Если решите ночевать, будет еще по доллару за фут.
— Эх, нелегка пиратская жизнь, — посетовал я.
Отсчитал ей три двадцатки, толстуха протянула мне сдачу и искоса взглянула на стоявших в дверях Никсона и Дрыща:
— Эти, что ли, с вами?
— Да. Мы хотели для начала в городе осмотреться, а потом вернемся и перекусим.
Толстуха задумалась, буркнула:
— Могу завернуть навынос.
И снова уставилась в телевизор, где вновь начались «Герои Хогана». Теперь на голове давешнего персонажа-недотепы красовалось ведро.
Глава 41
Наша замечательная экскурсия по острову закончилась через полчаса. Мы прошли по всему берегу, и ни разу не захотелось остановиться или куда-нибудь заглянуть. Миновали гастроном на одной со «Снежным спуском» улице, рядом с которым стояли два новеньких блестящих пикапа с включенными двигателями. В охлаждаемых салонах за поднятыми стеклами сидели малыши, а их мамаши, тридцатилетние подобия толстухи из бара, стояли возле машин и чесали языками. Я поздоровался, женщины едва взглянули в нашу сторону и вернулись к прерванному разговору.
Кроме нас, на улице никого не было. То и дело мимо прокатывался вместительный блестящий пикап, в котором сидели люди, похожие на остальных жителей острова. Я, конечно, не претендую на исключительность своих выводов, но мне показалось, генофонд на Французском Бухле сильно истощился. Никто не сидел на веранде возле дома, потому что здесь вообще не строили веранд. Дома были законопачены, шторы задернуты, отовсюду гудели компрессоры кондиционеров. Злые трусливые собаки при виде нас подбегали к тротуару и заливались лаем. Здешние псы тоже были все как один: черные короткошерстные багамские полукровки, которых здесь называют лизоблюдами. На дворах виднелись спутниковые тарелочки и куча всякого ржавого гнилья. Блаунстон не производил впечатления тропического рая — скорее казался неизвестно как заброшенным сюда обломком Аппалачей.
Наше внимание привлекла мемориальная доска в конце улицы, возведенная здесь по инициативе Багамского национального траста. Никсон зачитал надпись:
— «Этот остров, первоначально называвшийся островом Святой Марии, был заселен в 1750 году колонистами из Северной и Южной Каролины, до конца преданными Британской империи. Преследовавшие жителей неудачи вынудили их сооружать обманные маяки, завлекавшие проплывающие мимо суда на опасные отмели, коими изобилуют здешние воды. Терпящие бедствие корабли становились легкими объектами для грабежа. Излюбленной добычей стали французские транспортники, в больших количествах перевозившие вина и бренди, которые можно было продать с большой выгодой для себя. Со временем остров получил название Французское Бухло, которое с той поры прижилось и пользуется повсеместной популярностью».
Никсон закончил, мы развернулись и пошли назад, к «Снежному спуску». Посетители разошлись: рыбаки и туристы с парусника отправились искать более благодатных берегов; здесь осталась лишь компания перед телевизором у барной стойки. На этот раз показывали «мыльную оперу» шестидесятых годов.
Мы сели за столик у окна. Когда началась реклама, толстуха принесла нам меню и стояла над душой, пока мы знакомились с ассортиментом заведения. Цены здесь были взвинчены непомерно, но я все равно разрешил Никсону заказать все, что душе угодно, поскольку за трапезу уже заплачено.
— Будете тут есть? — неприязненно спросила толстуха, словно именно этого она и опасалась.
— Да, пожалуй, — ответил я. — Хотим проникнуться здешней атмосферой.
Еда оказалась на удивление приличной. Мы с Дрыщом полакомились моллюсками, обжаренными в большом количестве перца, с рисом и горошком на гарнир. Никсон заказал курицу гриль и картофель фри.
Мы ели, я посматривал из окна и вдруг обратил внимание на человека, который катил к докам полную тележку припасов: питьевая вода в бутылях на пять галлонов, банки и жестянки со съестным, краюхи хлеба. Незнакомец подошел к небольшой рыбацкой шхуне, нашпигованной всякой техникой, с новенькими дизельными двигателями и надписью на борту: «Паскуда». Надо сказать, человек, привлекший мое внимание, был крупный и крепко сбитый. Пока он выгружал запасы, я его хорошенько рассмотрел. Чуток узковатые обрезные штаны натягивались до предела под оковалками могучих мышц. Мощный торс был настолько перегруженным мускулатурой, что руки не касались бедер, а торчали под углом и оттого казались несоразмерно короткими.
Здоровяк спрыгнул с лодки, перебросил на борт шланг топливного насоса и сунул его в бак. Включил насос и, пока закачивалось топливо, заглянул в ресторан, где мы сидели. В ушах у него были бриллиантовые гвоздики, вокруг шеи — татуировка по кельтским мотивам.
— Эй! — рявкнул он. Толстуха отвела взгляд от телевизора. — Запиши на меня семьдесят пять.
Бабища кивнула, здоровяк вышел и направился к своему судну. И тут только меня осенило: да это ж Чип Уиллис! Вернее, самозваный Чип Уиллис, который подобрал меня у Бейпойнта. Дурацкие белобрысые
