Мальчуган пожал плечами.
— Вот так только и сказал. Ну, и осклабился как-то. И на меня посмотрел. Да так… — Малец мелко вздрогнул, припоминая. В эту секунду глаза у него непроизвольно сузились, и в них мелькнуло совершенно недетское выражение — как будто бы он припоминал события изрядной давности. — Да так, что у меня аж сердце захолонуло.
Порфирий Петрович, поджав губы, украдкой поглядел на Салытова, который, надо сказать, смотрел на мальчишку с вполне серьезным видом.
— Н-да, интересно, — вздохнул следователь.
— Ну так что, как с наградой-то? — спросил Митька, протягивая ладошку.
Порфирий Петрович, моргнув, раскрыл ладонь, открывая монету. Одними посулами из такого собеседника много не вытянешь.
— Молодец, брат. Государь доволен будет, — и он передал целковый по назначению.
Митька при этом гордо огляделся, нахохлившись лишь под ехидным взглядом швейцара.
— А ты чего, и вправду царя знаешь? — спросил он, спешно пряча целковый в карман.
— Да не так чтобы совсем уж на короткой ноге. Но могу доложить о твоей помощи вышестоящему начальству, а оно еще выше, и так, глядишь, до самого государя. А уж он, разумеется, будет доволен.
— Разыгрывают они тебя, дура, а ты и уши развесил, — усмехнулся швейцар.
— Вовсе нет. У нас все заведено именно так, — спокойно возразил следователь. — Монаршая милость, а то бывает и наоборот,
К Митьке же Порфирий Петрович повернулся, наоборот, с улыбкой. — Ну что, брат. У меня к тебе, пожалуй, еще лишь одна просьбишка осталась. Отвел бы ты нас в номер, где Говоров останавливался. Хочу посмотреть.
— Свеча понадобится, — знающе сказал Митька, с бывалым видом затягиваясь.
Выходя от Фридлендера, Виргинский внимательно оглядел Гороховую в оба конца. Бродяги видно не было. Но было темно, и в воздухе обильно кружились снежинки, тем самым ограничивая видимость. Может, нищий где-то сейчас подкарауливает. Пристроился небось где-нибудь возле костра, что дворники разжигают вдоль мостовых для сугрева.
В животе у Виргинского бурчало. Снежинки летели в лицо, тая на щеках.
Он двинулся по улице вниз. Ботинки почти не скользили — вот что значит новая обувь. Хотя было по-настоящему скользко, и приходилось поминутно балансировать, глядя под ноги. Когда же мимо прогромыхал едущий встречно тарантас, Виргинский, поддавшись вдруг безотчетному порыву, резко развернулся и побежал следом, используя его как прикрытие. Бежалось на удивление легко. Порыв, что и говорить, странный, но вполне объяснимый: ветер не дует в лицо. Да и мытарь, если находится по другую сторону улицы, не различит его за этим прикрытием, да еще в эдакую метель. Так получилось, что на первом же повороте Виргинский, сам того не ожидая, попал на Морскую улицу. Тарантас пронесся дальше. Пробежав еще некоторое расстояние, Виргинский, растопырив руки, проехал пару саженей юзом, после чего перешел на быстрый шаг, лишь раз оглянувшись через плечо.
С такой же безотчетностью, что побудила его развернуться и припустить по Гороховой, он теперь остановился перед каким-то не то салоном, не то лавкой. Вывески он толком не видел, не знал и того, чем здесь торгуют.
А пахло между тем новыми тканями и кельнской водой — причем запах на удивление знакомый. И тут Виргинский вспомнил, что он здесь уже единожды был, только давно. Да-да, именно здесь, на Морской, в этом немецком шляпном магазине, куда случайно забрел вскоре после приезда в Петербург. Собственный франтоватый вид тогда вполне позволял ему свободно заходить в подобные места и без стеснения прицениваться к головным уборам, даже самым дорогим. Тогда у него и плечи были развернуты, и голова держалась гордо и прямо, и заботливая суета снимающего мерку шляпника казалась чем-то вполне естественным. Он и к товарам подходил так, будто за все уже заплачено, а в зеркала, примеряя щеголеватую немецкую шляпу, смотрелся с некой взыскательностью: ладно ли сидит? Шляпу он, кажется, тогда купил. Где-то она теперь? Не иначе, сгинула в каком-нибудь ломбарде из-за неуплаты.
Теперь же зеркала встречали его словно с презрением — так почтенная публика косится свысока на случайно затесавшегося в приличное общество попрошайку. А уж чтобы шляпу примерить — хотя бы примерить! — тут уж и думать не моги. Затея столь же немыслимая, как вальсировать на этом вот потолке.
Виргинский втянулся с улицы ровно настолько, чтобы прикрыть за собой дверь и вместе с тем видеть через нее, что происходит снаружи. Надо было еще и остерегаться внимания приказчика. К счастью, продавцы были сейчас по большей части заняты с посетителями.
Ждать долго не пришлось: нищий тут как тут, появился и зашаркал по улице. От изумления Виргинский буквально обомлел. К тому же он не успел внутренне собраться — подготовиться, чтобы вот так, в открытую, лицезреть мытаря в профиль. Не менее потрясло его, пожалуй, и то, что лицо незнакомца не имело сходства с его собственным. Нет, черты совершенно иные. Виргинский вначале даже подумал было, что обознался, тот ли это нищий. Хотя кто же, как не он, — вон и опорки, те самые. Только сейчас поверх них почему-то были натянуты добротные резиновые галоши.
Нищий нерешительно остановился на тротуаре фактически в двух шагах, и теперь пристально оглядывал Морскую улицу в обе стороны. Искать объект наблюдения в шляпном магазине ему попросту в голову не приходило. Действительно, кому взбредет в голову разыскивать полунищего студента в заведении с претензией на роскошь. А заодно и соваться туда самому, в таком-то виде. Так что нищий тронулся дальше. Виргинский в очередной раз подивился его сноровке и проворству.
— Чем могу-с? — послышалось сзади.
Виргинский обернулся. Напротив него стоял франт лет тридцати и, чуть накренив голову, взыскательно рассматривал заблудшего оборванца.
Ну что можно такому сказать? Набриолиненные волосы, глухой стоячий воротничок. Сюртук без единой складочки, под которым жилет и до скрипа накрахмаленная сорочка. А уж туфли такие, что можно в них глядеться вместо зеркала. Сама элегантность, по-враждебному неприступен. Запах парфюма и тот пронзителен, как игла.
— Да я тут как-то шляпу раз покупал, — пробормотал Виргинский с вызовом, чтобы как-то то скрыть свое смятение.
На слова побродяжки приказчик отреагировал тем, что, поморщившись, отпрянул, будто отгораживаясь от самих его слов.
— У меня отец, между прочим, помещик, — буркнул Виргинский и, униженно сгорбясь, покинул магазин. Такого стыда он прежде, пожалуй, еще не испытывал.
Митька вел их по мрачному коридору — такому тесному, что идти приходилось цепочкой, замыкал которую швейцар, которого, собственно, никто с собой и не звал. Вид у него был, надо сказать, довольно глупый (он шел с открытым ртом), а увязался он исключительно из любопытства.
Назвать этот закут гостиничным номером можно было лишь условно — так, чулан чуланом, в самом углу под лестницей. Дверь и та с угла подпилена, чтобы проходить под скат крыши. Пол здесь издавна не знал ни метлы, ни веника, а обои были желтыми скорее по старости, чем по исконному своему цвету. Хотя справедливости ради отметим, что на них таки проглядывали остатки узора. Почти все пространство номера занимала кровать со складным стулом, который при желании мог служить как прикроватный столик. Был еще и громоздкий сундук, на котором стоял подсвечник со свечными огарками. Их от своей свечи и зажег Митька.
— А кто, кстати, за простой нумера платить будет? — спохватился запоздало швейцар.
— Если вам невмоготу, можете предоставить счет мне. Я передам его на рассмотрение обер-полицмейстеру.
— Обер-полицмейстеру! — ахнул швейцар и тут же опасливо смолк, смекнув по общей серьезности, что лучше не связываться.
Одну свечу Порфирий Петрович подал Салытову, другую взял сам. Вместе они внимательно оглядели комнату. Порфирий Петрович не погнушался заглянуть и под кровать, где, разумеется, обнаружил целые сугробы пыли. Местами она даже свалялась в довольно плотные комки. Сняв перчатку, Порфирий Петрович попробовал субстанцию на ощупь. Как выяснилось, это была даже и не пыль.
Он кряхтя поднялся, держа между пальцев щепоть каких-то волокон.
— Что это? — поинтересовался Салытов.
— Точно не знаю, — Порфирий Петрович даже нюхнул щепоть, — но, сдается мне, что-то вроде конского волоса.
— Конского волоса?
— Вроде того.
Салытов сам опустился на колени и взялся оглядывать пол под кроватью.
Порфирий Петрович обернулся к Митьке.
— Митя, ты не припомнишь, не было ли чего-то странного, или не совсем обычного, во время или после пребывания Говорова в этом номере? Чего-нибудь, что привлекло бы твое внимание? Ну, скажем, какой-нибудь шум, крики? — Митька качнул головой. — Не просил ли чего-нибудь Говоров? Или, может, тебя за чем-нибудь посылал? Кстати, не ел ли он здесь? Может, ты ему в номер еду какую-нибудь приносил?
— Точно, приносил. И ел он здесь. — Что именно, не помнишь?
— Ну, это… Телятину заказывал. Потом еще винегрет. И чай.
— И все? Может, чего-нибудь выпить?
— Не, водки не заказывал, — подумав, отвечал Митька. — Я сам спрашивал, не принести ли. Нет, говорит, не надо.
— Как интересно, — заметил Порфирий Петрович успевшему выпрямиться Салытову.
— Да уж, — задумчиво кивнул тот. — Насколько я понял, малопьющим Говорова назвать нельзя. А уж тем более трезвенником.
— Может, у него своя водка была припасена? — предположил Порфирий Петрович. — Давай-ка прикинем. От водки он отказывается, но телятину тем не менее берет. Это в самый-то разгар рождественского поста?
Мальчуган утвердительно кивнул.
— Н-да, неважнецкий из него православный-то, — заметил Порфирий Петрович.
— Да где их нынче сыскать, тех православных? — горько усмехнулся Салытов. — И уж тем более где это видано, чтоб убийца постился, как праведный.
— Убийца он или нет, этого мы пока не знаем, — улыбнулся следователь с лукавинкой.
— У нас только такую еду подают, — пояснил Митька. — Не желаете телятины, пожалте куда-нибудь в трактир. Тут рядом.
— Да! И никто, между прочим, не жаловался, — подал обиженный голос швейцар.
— А больше ничего такого не было? — продолжал выспрашивать Порфирий Петрович.
— Нет, только телятина с винегретом, — сказал Митька.
— Я сейчас не о том. А в смысле не было ли еще чего необычного.
— Да так, ничего особого, — сосредоточенно нахмурясь, припоминал Митька. — Разве что он еще иголку с ниткой спрашивал. И ножницы.
— Да? — оживился Порфирий Петрович. — Интересно. Это
Митька, судя по всему, не понял.
— Ну этот, карлик? — подсказал следователь.
— А, карлик-то? Он как раз у него в это время был. Ему вроде как пинжак подлатать понадобилось.
— Вот как?
