вполне достойное место среди соседей. Да, и настоящие соседи у нее тоже были! Но все это давно ушло и никогда не вернется. Никогда больше не будет танцев на Поляне и счастливых пирушек И горячих споров вокруг этого закона о поимке беглых рабов[8], о налоге на землю при поселении, о путях Господних, которые неисповедимы, и о скамьях для чернокожих в церкви; о борьбе с рабством и освобождении, о республиканцах, о Дреде Скотте[9], о праве на образование, о повозках с высокими колесами, где жили временные поселенцы, об организации «Цветные женщины Делавэра» в штате Огайо и о других важных вещах, обсуждая которые, соседи часами просиживали у них в доме, топая ногами от возбуждения. И больше не будет радостного ожидания очередного номера «Норт стар» или новостей о поражении. Больше никто не вздохнет из-за очередного предательства и не станет бить в ладоши из-за маленькой победы.
Эти двадцать восемь счастливых дней сменились восемнадцатью годами всеобщего осуждения и одиночества. Потом несколько месяцев в ее дом вновь стало заглядывать солнышко, как то обещали взявшиеся за руки тени на дороге; порой слышались даже приветствия со стороны других цветных, особенно когда она была вместе с Полем Ди; было, наконец, с кем делить постель. И ничего этого больше нет. Осталась только подружка Денвер. Неужели мне так суждено, с горечью думала Сэти, неужели краткие счастливые передышки в ее нестерпимой жизни будут случаться лишь раз за восемнадцать – двадцать лет?
Что ж, раз суждено – значит, так тому и быть.
Она на коленях скребла пол щеткой, а Денвер ползла за ней следом, тряпкой убирая грязную воду, когда появилась Бел и спросила:
– А это зачем?
Сэти, по-прежнему стоя на коленях и не выпуская из рук щетки, подняла голову и увидела в руках у Бел коньки. Сама она кататься на коньках совсем не умела, но в эту минуту твердо решила последовать совету Бэби Сагз: сложить оружие. Она бросила щетку, оставила ведро с грязной водой посреди комнаты, велела Денвер притащить шали и принялась судорожно искать вторую пару коньков – она была уверена, что в куче обуви найдется и вторая пара. Если бы кто-нибудь, включая Поля Ди, из жалости или из любопытства заглянул в окно и увидел, что она делает, то непременно решил бы, что эта женщина в третий раз сошла с ума, потому что слишком любит своих детей: она явно была счастлива и собиралась кататься на коньках по льду замерзшего ручья. Поспешно, небрежно она расшвыривала башмаки. Наконец выудила из кучи один конек – мужской.
– Что ж, – сказала она. – Будем кататься по очереди. Одна на двух коньках; вторая – на одном; а третья – на собственных подошвах.
Никто не видел, как они падали.
Держась за руки, обнимая друг друга, они кружились по льду замерзшего ручья. На Бел были два одинаковых конька; на Денвер – один, мужской, и она, отталкиваясь одной ногой, неуверенно скользила по неровному льду. Сэти решила, что башмаки надежнее; в крайнем случае, послужат чем-то вроде якоря, но здорово ошиблась. Только ступив на лед, она тут же потеряла равновесие и шлепнулась на задницу. Девушки, визжа от смеха, бросились к ней на помощь и тут же шлепнулись сами. Сэти с трудом встала, обнаружив, что на льду не только кости переломать можно, но и что падать вообще очень больно. А падала она в самых неожиданных местах, и так же неожиданно звучал ее смех. Цепляясь друг за друга, они и минуты не могли на ногах удержаться, но никто не видел, как они падали.
Казалось, каждая пытается помочь другой, и странно, что третья все-таки падала, когда две стояли более или менее устойчиво. Но каждое очередное падение только усиливало их восторг. Могучий дуб и шелестящая зелеными ветвями сосна на берегу скрывали их от посторонних глаз и заглушали их смех, когда они тщетно пытались преодолеть земное притяжение, помогая друг другу. Юбки их развевались, как крылья, руки и носы посинели от холода. Близился вечер.
Никто не видел, как они падали.
Вымотавшись вконец, они легли на спину, чтобы отдышаться. Небо над ними было точно иная страна. Ранние зимние звезды, которые стали видны еще до захода солнца, висели так низко, что казалось, их можно было лизнуть языком. На какое-то мгновение Сэти почувствовала, глядя в небо, что душа ее открылась и в нее входят мир и покой. Первой встала Денвер. Она попыталась как следует разбежаться и прокатиться в одиночку. Однако ее единственный конек тут же налетел на ледяную колдобину, она свалилась, беспомощно и нелепо хлопая руками, и все трое – Сэти, Бел и сама Денвер – смеялись так, что даже закашлялись. Сэти встала на четвереньки, все еще содрогаясь от смеха; из глаз у нее текли слезы. Некоторое время она еще постояла так – на четырех ногах. Потом ее смех стих, однако слезы продолжали катиться по щекам. Бел и Денвер не сразу и догадались, что здесь что-то не то. А потом слегка погладили ее по плечу.
Возвращаясь назад через лес, Сэти обнимала обеих девушек за плечи. Они же обе обнимали ее за талию. Оскальзываясь, держась друг за друга, они брели по жесткому снегу, но никто не видел, как они падали.
Только придя домой, они поняли, как сильно замерзли. Они сняли башмаки и мокрые чулки; натянули сухие, теплые, шерстяные. Денвер подбросила дров в печь. Сэти поставила на плиту кастрюльку молока и добавила в него сока сахарного тростника и ванили. Завернувшись в стеганые и шерстяные одеяла, усевшись прямо перед плитой на пол, они прихлебывали горячее молоко и вытирали оттаявшие носы.
– Можно было бы картошки поджарить… – мечтательно сказала Денвер.
– Завтра, – сказала Сэти. – А сейчас спать пора. Она налила девочкам еще горячего сладкого молока. Огонь в печи ревел.
– У тебя из глаз уже ничего не течет? – спросила Бел.
Сэти улыбнулась:
– Нет, уже ничего. Пей-ка да спать ложись.
Но никому не хотелось вылезать из-под теплых одеял, расставаться с натопленной печкой и горячим молоком и отправляться наверх, в ледяную непрогре-тую постель. И они продолжали сидеть на полу у печи, прихлебывая маленькими глотками молоко и глядя в огонь.
Когда что-то щелкнуло, Сэти не сразу поняла, в чем дело. Потом ей стало ясно: кто-то щелкал пальцами, отбивая такт; стало ясно еще до того, как она успела различить первые три ноты знакомой мелодии. Чуть наклонившись вперед, Бел тихонько напевала.
И только когда она умолкла, Сэти вспомнила, что этот щелчок пальцами был задуман ею самой – заполнять паузы в определенных местах песенки, которую она, Сэти, сочинила когда-то давно. Молоко она
