— Я поняла, что события последних дней довели бы до слез любую восприимчивую женщину, — язвительно ответила она.
Язвительно и слишком быстро, подумал Доминик. Едва ли предлог, который он сам так кстати ей подсказал, был истинной причиной огорчения Каро. Впрочем, покосившись на нее, он сразу понял, что другого объяснения ему сейчас не дождаться.
— Что ж, мне лучше уйти, а вам я желаю спокойной ночи, — с трудом проговорил он, чувствуя, что ему не хватает воздуха.
— Да, вам лучше уйти, — кивнула Каро.
Ни один из них не шевельнулся. Каро смотрела на Доминика, сидящего на краю кровати. При свечах он казался таким суровым и таким красивым! Его дикарскую красоту еще больше подчеркивал шрам на щеке.
Шрам был рваный и неровный, как будто на щеке разорвали кожу.
— Как это случилось? — спросила наконец Каро, уступая своему давнишнему желанию и легко дотрагиваясь до шрама кончиками пальцев.
Доминик дернулся, но не отстранился.
— Каро…
— Скажите, — попросила она грудным голосом.
Сжав зубы, он процедил:
— Французская сабля.
Глаза у Каро расширились, она снова перевела взгляд на шрам.
— Не похоже на чистую рану от клинка…
Доминик равнодушно пожал плечами. Ласковое прикосновение ее пальчиков к рубцу встревожило его гораздо больше, чем он ожидал… и хотел показать.
— Я сам виноват — недостаточно искусно сшил края раны!
Каро испуганно распахнула глаза:
— Вы сами зашивали себе рану?!
— Бой был страшный, много раненых, а врачи занимались тяжелоранеными и умирающими; не хотелось беспокоить их пустячным порезом.
— Но…
— Каро, уже поздно. Что вы?.. — Доминик осекся; ему показалось, будто из него выпустили весь воздух, когда Каро неожиданно села и прижалась губами к шраму на его щеке. — Что вы делаете? — Он схватил ее за руки и отстранил от себя.
Каро словно не замечала, как он разгневан. Все ее мысли были заняты его ужасной раной. Неужели он действительно собственноручно зашил ее? Наверняка он не обработал рану спиртом — не до того было… Представив, что ему пришлось пережить, она вздрогнула.
— Война — это варварство!
Доминик подавленно и горько улыбнулся:
— Как и тирания.
Каро невольно вспомнила: хотя сейчас сидящий перед ней мужчина выглядит истинным представителем столичного общества, совсем недавно он воевал, командовал солдатами, которые спасли Англию от жадных лап Наполеона.
Она снова устремила пытливый взгляд на шрам. Несомненно, он ежедневно напоминает ему о страданиях и тяготах той долгой и кровавой войны.
— Вы настоящий герой!
— Каро, не пытайтесь меня романтизировать! — Доминик вскочил с кровати и смерил ее суровым взглядом, на виске у него от напряжения забилась жилка.
Она чуть приподнялась, опираясь на локти, и он не мог не заметить, как соблазнительно выглядывает из выреза платья ее грудь. Из прически выбилось несколько задорных локонов, которые теперь ниспадали на ее голые плечи. Возбуждение снова охватило его. Больше всего на свете ему захотелось швырнуть ее на подушку, сорвать с нее одежду и грубо взять ее, чтобы унять наконец мучающую его тоску!
— Я не герой и никогда не буду героем для какой бы то ни было женщины, — хрипло произнес он.
Увидев, как горят его светло-серые глаза огнем желания, Каро едва не задохнулась. Она инстинктивно поняла, что Доминик балансирует на грани; одно неверное ее слово — и он, скорее всего, полностью утратит самообладание.
Ей стало страшно, но в то же время в глубине души захотелось, чтобы Доминик утратил контроль над собой. Все ее чувства необычайно обострились после вчерашней драки «У Ника», когда зверски избили лорда Торна и Доминик практически похитил ее, увезя против воли к себе в дом. Помнила она и девушку в парке, похожую на ее младшую сестру…
Она провела по губам кончиком языка.
— Доминик, шрам на вашем лице свидетельствует об обратном.
Доминик знал, что женщин чаще отталкивает его уродливый шрам, который тянется по всему лицу, от глаза к подбородку. Правда, Каро уверяла его, что шрам нисколько его не портит. Но Каро не похожа ни на одну его прежнюю знакомую…
Ему надо уйти. Уйти немедленно! Он должен держаться как можно дальше от Каро.
И все же что-то в выражении ее лица удерживало его. Может быть, необычно мягкий свет ее зеленовато-голубых глаз? Может, румянец на щеках? Может, пухлые губы, сложенные как будто для поцелуя…
— Каро, прогоните меня, прикажите мне уйти! — Еще не докончив фразы, Доминик вернулся к кровати, схватил ее за плечи и грубо поднял. — Если выяснится, что вы замужем…
— Но я не замужем! — удивленно ответила она.
Больше Доминику ничего не требовалось: он жадно прильнул к ней губами, заглушив дальнейшие возражения.
Каро почувствовала, что вся горит; его губы не давали ей пощады, руки стальной хваткой обвили ее талию. Он притянул ее к своей мускулистой груди, не дав ни времени, ни возможности о чем-либо подумать. Она впилась пальцами в его широкие плечи.
Все, кроме Доминика, в тот миг перестало для нее существовать. Не было ничего, кроме его жадных губ, его мускулистого, гибкого тела, кроме его теплых и беспокойных рук, которые пробежали по ее спине сверху вниз. Охватив ягодицы, он легко поднял ее повыше, и их бедра оказались на одном уровне. Каро едва расслышала его гортанный то ли вздох, то ли стон…
Прижавшись к нему, почувствовав, как он возбужден, Каро как будто растаяла изнутри. Он был таким твердым, таким горячим и пульсирующим! Грудь у нее набухла, ее обдало жаром, она почувствовала влагу между ног. Жар стал невыносимым, когда Доминик расстегнул на ней платье, обнажил грудь и сжал пальцами ноющий от сладкой боли сосок.
Каро запрокинула голову и застонала; его ласки словно подводили ее к краю пропасти, она балансировала на грани наслаждения и боли. Она все сильнее выгибалась ему навстречу, даря себя.
Губы ее разомкнулись словно сами собой; она ждала, звала, манила его. Доминик склонился к ней, быстро провел кончиком языка по ее пухлым губам и, раздвинув их, устремился внутрь, не переставая ласкать ее грудь. Вдруг…
— Нет! — Доминик последним усилием заставил себя оторваться от нее. Глаза его полыхали огнем. Он поспешно прикрыл ей грудь и отстранил от себя.
У Каро кружилась голова. Она совершенно забыла, где находится. И вдруг ее словно обдали ведром холодной воды!
— Доминик… — Она потянулась к нему.
— Каро, меня можно обвинить во многих грехах, — отрывисто проговорил он, сцепляя руки за спиной, как будто желая противостоять искушению. — На моей совести в самом деле много всего… — Губы его скривились в презрительной гримасе. — Замужем ты или нет, я не паду так низко и не соблазню ту, кого пригласил под свой кров… пусть даже ты сама подталкиваешь меня к этому!
Можно ли сказать, что он ее соблазняет, если она так охотно идет ему навстречу? Если она до сих пор
