презирать тебя. Ты же знаешь о моих чувствах к тебе. Полагаю, тогда, в салоне, когда ты играла Шопена, ты все поняла. Я всегда буду помнить о той ночи.
— И ты не хочешь освежить эти воспоминания?
— О Господи, Вирджиния, замолчи!.. — хриплым от волнения голосом пророкотал он. — Ты не представляешь, как мне хочется заключить тебя в объятия, однако ты должна понимать — все против нас. Такова суровая реальность жизни. Мы не можем быть вместе. Боже, как мне будет не хватать тебя! Но мы оба знаем, что возврата к прошлому нет.
Вирджиния порывисто отвернулась, на ресницах ее блестели слезы. Но душа ее ликовала: она небезразлична ему, он по-прежнему любит ее!
— Что ж, в таком случае тебе лучше забыть о моем существовании. Прощай, Рич. Нэнси, наверное, уже заждалась.
Долго после ее ухода Рич стоял неподвижно, словно оцепенев. С уходом Вирджинии дом внезапно опустел, и откуда-то потянуло холодом. Никогда в жизни Рич не чувствовал себя более гнусно.
В машине Вирджиния ни разу не оглянулась, ни разу не бросила прощального взгляда на поместье, ей казалось, что, если она обернется, у нее остановится сердце. Она смаргивала слезы, борясь с подступавшим к горлу комком, и страшно боялась, что вот-вот разрыдается. Ничего, успокаивала она себя, время и упорная работа залечат раны. Ей надо сохранять ясность ума — ведь должна же она восстановить доброе имя Бобби… Начнет она с розысков Глена Гринуэя, если, конечно, тот не погиб на войне.
— Я попробую поговорить с Ричем, — прервала ее размышления Нэнси. — Обещаю тебе. Но ты же видишь, что это за человек. И все же… он любит тебя. В этом я нисколько не сомневаюсь.
— Очевидно, недостаточно, — с грустью промолвила Вирджиния.
Теперь она знала, что скорее всего больше никогда не увидит его. Если раньше у нее еще оставались какие-то иллюзии на этот счет, то теперь они развеялись. И все-таки Вирджиния по-прежнему тосковала по нему, и время оказалось здесь не властно. И словно что-то в ней — та часть ее души, которую пробудил он, — съежилось от горя. Днем всегда находились дела, которые позволяли ей отвлечься от грустных мыслей, но ночи были невыносимы.
Она вернулась в свою лондонскую квартиру, которую снимала вместе с Салли. Все так же ее мысли витали главным образом вокруг загадочного Глена Гринуэя, все так же она с грустью вспоминала о том времени, что провела в Стэнфилд-холле, но вместе с тем перед ней вставал и вопрос о ее профессиональном будущем — работа оставалась для нее важной составной частью ее жизни, может быть, еще более важной теперь, когда она решила покончить с прошлым.
Первым, кто посоветовал ей отправиться в Америку, был отец. Он считал, что пребывание вдали от дома поможет ей поскорее забыть о своих проблемах, преодолеть боль утраты, которая не отпускала ее после гибели брата. Лорд Вудсворт связался со своими нью-йоркскими друзьями, семейством Лэнгстон, у которых Вирджиния жила, когда пришло известие о смерти Бобби.
Еще с довоенных времен Лэнгстоны начали всерьез заниматься предметами искусства. Два их сына изучали в Париже живопись и, вернувшись в Нью-Йорк сложившимися, зрелыми художниками, основали галерею для продажи собственных работ. Один из братьев, чуткий к веяниям времени, понимая, что из творческих прорывов можно извлекать неплохую прибыль, открыл в Нью-Йорке аукционный дом. Услышав от лорда Вудсворта, что Вирджиния ищет работу, он предложил ей место в своей фирме.
Она с благодарностью восприняла это предложение и обещала подумать. Такая работа вполне устроила бы ее, поскольку Вирджиния любила искусство и неплохо разбиралась в нем. К тому же она понимала, что ей пора всерьез задуматься о будущем, а работа в Нью-Йорке обещала самые радужные перспективы. Но сначала она должна разыскать Глена Гринуэя.
Дни стали совсем короткими, на Лондон опустилась зима. Салли делала все от нее зависящее, чтобы развеять меланхолию, которой в последнее время была подвержена Вирджиния. Она снова стала водить подругу по многочисленным друзьям и знакомым — это были богатые, остроумные, обаятельные, благородные люди, — надеясь, что среди них та развеется, забудет о своих горестях; они посещали театры, ходили на балет в Садлерз-Уэллз, а после отправлялись в «Савой» или на какую-нибудь шикарную вечеринку, где танцевали до поздней ночи под музыку входивших в моду Ирвина Берлина и Джорджа Гершвина.
Но и за развлечениями Вирджиния не забывала о своей миссии. Она связалась со штабом Йоркширского королевского пехотного полка в Йорке, в котором служили Бобби и Глен Гринуэй. Для нее было огромным облегчением узнать, что Глен остался жив, хотя в результате тяжелого ранения лишился ноги.
После демобилизации след его потерялся. Впрочем, Вирджинии дали его старый адрес в Дарлингтоне, так что у нее появилась хоть какая-то зацепка. Если он больше не живет там, возможно, его родные подскажут, где его искать. Вирджиния позвонила отцу и сообщила ему то, что ей удалось установить. Отец обещал заняться этим делом сам, чтобы избавить ее от необходимости тащиться в Дарлингтон.
Чувствуя, что они, пусть на шаг, но приблизились к разгадке тайны, окутывавшей последний день жизни Бобби, Вирджиния несколько воспрянула духом. Она даже написала письмо Лэнгстонам, в котором сообщала, что с радостью принимает предложение занять место в «Хаус оф Лэнгстон» и ждет, что они известят ее, когда ей следует быть в Нью-Йорке.
Пребывая в таком приподнятом настроении — чего с ней давно не случалось, — Вирджиния вместе с Салли отправилась в клуб «Эмбасси» на Олд-Бонд-стрит. Клуб, известный своим кабаре и облюбованный как место встреч богатой публикой, часто посещал принц Уэльский, которого представители высшего света считали законодателем мод и который постоянно находился в центре внимания прессы.
В «Эмбасси» с его элегантными интерьерами царила атмосфера уюта и интима, хотя и было довольно многолюдно. Время близилось к полуночи; мужчины и женщины беседовали и лениво потягивали вино, сидя за столиками, расставленными с нарочитой небрежностью, в которой угадывалась чья-то искусная рука. Оркестр играл сентиментальную музыку. На небольшой площадке кружились танцующие пары. В льющемся сквозь матовые плафоны мягком, приглушенном свете женщины были похожи на сильфид с плечами, опушенными белыми как снег боа и розовыми от возбуждения и выпитого лицами.
Вирджиния, чувствуя во всем теле приятную усталость, только что закончила танцевать с Перри, как вдруг увидела, что к ней, в безупречном черном смокинге, направляется Рич. Не веря своим глазам, она опешила и остановилась как вкопанная, меж тем как Перри, который шел впереди и считал, что она следует за ним, ничего не подозревая, вернулся к их компании, которая становилась все более шумной.
Не веря своим глазам, она, онемев от изумления и счастья, внезапно свалившегося на нее, смотрела как завороженная в его серые глаза, излучавшие магнетическое сияние.
Для Рича эта встреча оказалась не меньшей неожиданностью. Он невольно залюбовался женщиной в прозрачном шифоновом платье с длинным шарфом и цветком орхидеи на плече, с золотыми цепочками и браслетами на тонких запястьях, как вдруг до него дошло, что это не кто иная, как Вирджиния. Какая-то неуловимая грусть была в ее облике, придавая ей особое очарование. Ему вдруг показалось, что она остро нуждается в его защите и покровительстве.
Бесконечно долгими неделями Вирджиния не переставала думать о Риче, теперь же, увидев его, словно лишилась дара речи. Слова, которые она хотела сказать ему, застревали в горле. Она смущенно потупила взор.
— Здравствуй, Вирджиния, — нарушил молчание Рич. — Прекрасно выглядишь.
Услышав его голос, она зарделась.
— Спасибо, Рич, как твои дела? — дрожащим голосом выдавила она.
— Все хорошо. Вот приехал на несколько дней в Лондон. Хочу уговорить зятя лорда Уайта продать мне одну из его лошадей.
Вирджиния догадалась, о ком он говорит, — Эллиот Оулд, ближайший помощник принца Уэльского.
— Он уговорил меня прийти сюда, — продолжал Рич. — Я слышал, это место часто посещает принц Уэльский, и сегодня его тоже ждут в районе полуночи. Мне предложили присоединиться к ним, но теперь я начинаю сожалеть о том, что согласился.
