пятницу — за нашу веру, в субботу — за наших невест или наших жен и в воскресенье — за отсутствующих друзей и за тех, кто в море.
Орель продолжил чтение:
— «Происхождение тостов абсолютно варварское, и мне говорили, что обитатели Шотландского нагорья — это полудикие племена, живущие в постоянных раздорах…»
— Вы слышали, падре? — сказал полковник. — Месье, повторите это место специально для падре.
— «Мне говорили, что обитатели Шотландского нагорья… полудикие племена, живущие в постоянных раздорах, сохранили первоначальный характер этого обычая. Пить за здоровье кого-либо значит как бы просить это лицо охранять вас, покуда вы пьете и беззащитны. А тот, за чье здоровье вы пьете, отвечает вам: «Ипледжиу», что на их языке означает: «Гарантирую вам безопасность». Затем он извлекает из ножен свой кинжал, упирает его острием в стол и охраняет вас, пока ваш бокал не выпит до дна…»
— Вот почему, — сказал майор Паркер, — призовые оловянные кубки, раздаваемые победителям соревнований по гольфу или фехтованию, всегда на стеклянной ножке, сквозь которую виден нацеленный на тебя клинок убийцы.
— Пустите по кругу портвейн, месье, — сказал полковник, — я желаю выпить второй бокал за падре, чтобы услышать от него: «Импледжиу» — и увидеть, как он воткнет в стол острие своего кинжала.
— У меня всего лишь швейцарский нож, — ответил падре.
— Ничего, сойдет, — сказал полковник.
— Эта теория происхождения тостов весьма правдоподобна, — заметил доктор. — Мы без конца повторяем прародительские жесты и мимику, хотя они совершенно бесполезны для нас. Когда великая актриса хочет выразить чувство ненависти, она размыкает свои чарующие губки и обнажает клыки. Это — неосознанное воспоминание о людоедских инстинктах ее предков. Мы пожимаем руку друга, чтобы он не нанес нам удара, и приподнимаем шляпу в знак приветствия, ибо наши предки, представая перед начальством, смиренно обнажали головы, готовые подвергнуться усекновению…
В этот момент раздался треск, и полковник Брэмбл с грохотом повалился назад: одна из ножек его стула сломалась. Доктор и Паркер помогли ему подняться с пола, а Орель и падре, наблюдая эту сцену, не сумели удержаться от прямо-таки судорожного и упоительно приятного хохота.
— Вот видите! — великодушно вмешался майор, смущенно пытаясь хоть как-нибудь извинить Ореля, тщетно кусавшего свой язык. — Вот вам убедительный пример живучести стародавних пережитков. Думается, это падение вызывает смех именно потому, что в представлении наших предков смерть какого- нибудь мужчины воспринималась как одно из забавнейших зрелищ. Она либо избавляла вас от противника, либо, несомненно, уменьшала число мужчин, делящих между собой пищу и самок.
— Попались мы с вами, месье, — тихо проговорил падре.
— Один французский философ, — слегка успокоившись, сказал Орель, — разработал совершенно иную теорию смеха. Имя этого философа Бергсон[33], и…
— Что-то я слышал о нем, — перебил его падре. — Он священник, не так ли?
— А у меня есть своя теория смеха, — сказал доктор, — и она куда поучительнее вашей, майор. По- моему, смех — простой результат внезапной смены чувства изумления чувством облегчения. Молодая обезьяна, проникнутая глубочайшим почтением к старому вожаку стада, вдруг видит, как последний, наступив на банановую кожуру, поскользнулся; опасаясь несчастья, обезьянка в ужасе выпячивает грудь; но вот она замечает, что ничего страшного нет, и все ее мускулы приятно расслабляются. То есть ничего особенного, просто смешной эпизод. Обезьянка облегченно вздыхает, и от этого расслабления возникает непроизвольный, судорожный хохот. Орель сотрясается физически, ибо потрясен морально, его раздирают два сильных чувства: уважительная привязанность к полковнику, беспокойство за него…
— Хоу! — восклицает полковник.
— …и утешительная уверенность, что тот не пострадал. Вот почему лучший повод для смеха — ситуация, которая поначалу внушает нам священный ужас. Каковы самые излюбленные темы комических историй? Ад, рай, жизнь сильных мира сего и какая-то грозная тайна между всеми людьми одного поколения. Мы чувствуем, что касаемся запретных тем, одно упоминание которых способно вызвать гнев небес, и одновременно знаем, что, совершая подобное богохульство, мы ровно ничем не рискуем. Это можно назвать своеобразным видом интеллектуального садизма.
— Мне хотелось бы, чтобы вы поговорили о чем-нибудь другом, — сказал полковник. — Мессиу, почитайте-ка нам еще немного из вашей книги.
Орель перевернул несколько страниц.
— «Другие народы, — прочитал он, — обвиняют англичан в неучтивости, ибо те встречаются и расстаются, не поднося руку к шляпе и без того множества приветствий, какими обычно обмениваются жители Франции и Италии.
Но те, кто рассуждают таким образом, видят вещи в ложном свете. В представлении англичан вежливость заключается не в жестах и не в словах, зачастую лицемерных и лживых, а в уравновешенном и любезном отношении ко всякому, кто тебе повстречается. Как и у любого другого народа, у них, конечно, есть свои недостатки, но, взвесив все «за» и «против», я убеждаюсь, что чем больше их узнаешь, тем больше уважаешь их и любишь».
— Этот старик, мистер Перлен, определенно нравится мне, — сказал полковник. — А вы, мессиу, разделяете его мнение?
— Теперь вся Франция разделяет его мнение, — с горячностью отозвался Орель.
— Вы пристрастны, Орель, — сказал майор Паркер, — ибо сами постепенно становитесь англичанином: принимая ванну, вы насвистываете, вы пьете виски и полюбили дискуссии; если вдобавок начнете завтракать помидорами и сырым мясом, то окончательно станете всамделишным британцем.
— С вашего позволения, майор, я все-таки предпочел бы оставаться французом, — сказал Орель. — Между Прочим, я не знал, что свистеть, лежа в ванне, — один из английских обычаев.
— Он настолько типичен, — сказал доктор, — что я даже попросил выгравировать на моем надгробии: «Здесь покоятся останки британского гражданина, который никогда не свистел в ванне и никогда не выдавал себя за сыщика-любителя».
VI
Истинно британский разговор — игра, так же как крикет или бокс. Затрагивать личные темы нельзя, так же как в боксе нельзя бить ниже пояса, и всякий, кто вносит в дискуссию излишнюю страсть, тут же дисквалифицируется.
В офицерской столовой полка «Леннокс»[34] Орель встречал ветеринаров и генералов, торговцев и герцогов; всем им подавалось лучшее виски, ко всем относились с подобающим, ненавязчивым вниманием, никого не утомляли тяжеловесной почтительностью.
— В вашей стране часто идут дожди, — сказал ему как-то за ужином случайный сосед по столу, майор саперных войск.
— В Англии тоже, — ответил Орель.
— Хотелось бы, чтобы эта проклятая война окончилась поскорее. Тогда я расстанусь с армией и уеду жить в Новую Зеландию.
— У вас там друзья?
— Нет, но там отлично ловится лосось.
— Пока мы тут на отдыхе, майор, выпишите себе удочку; здешний пруд полон огромных щук.
— Никогда не ловлю щук, — сказал майор. — Эта рыба не джентльмен. Стоит ей заглотать крючок, и сразу все кончено; а вот лосось — тот бьется до последнего, даже если не имеет никакой надежды спастись. Иной раз попадается экземпляр весом этак в тридцать фунтов, и приходится сражаться с ним добрых два часа. Ведь это же просто прекрасно, вам не кажется?
— Восхитительно!.. — сказал Орель. — А как насчет форели?
— Форель — она, видите ли, рыба-леди, — ответил майор, — и ее надо перехитрить, что очень
