выискался! Жалуется, что, мол, ноги у него все время в воде, а стоило мне уехать, и он тут же, пользуясь моим отсутствием, спешит принять морскую ванну…
За несколько месяцев до описанного происшествия английский король Георг, раненный во Франции, пересек Па-де-Кале на борту той же «Саксонии».
Вполне естественно, что его величество проявил интерес к судьбе этого судна и специально приехал навестить спасшихся при его потоплении. И поскольку единственным офицером среди них был Таркингтон, то на его долю выпала незабываемая честь: сам король довольно долго беседовал с ним. В результате этого события несколько дней спустя в один из полков, дислоцированных «где-то во Франции», пришел запрос из британского генерального штаба относительно прохождения воинской службы Таркингтоном С.-У.
Запрос доставил штабной офицер в фуражке с красным околышем и золоченым козырьком. Штабник намекнул, по чьему повелению наводится эта справка. И тогда полковник, естественно, написал про своего подчиненного весьма лестные слова, каковые ему в лицо никогда не говорил, а старший сержант доложил некоторые дополнительные подробности о доблестном поведении квартирмейстера при сражении под Лоосом.
Через две недели «London Gazette» резюмировала все эти сведения в приложении к списку награжденных и представленных к новым званиям. А Таркингтон, став почетным капитаном и кавалером ордена Военного креста, поразмыслив над своей судьбой, решил, что этот мир все-таки прекрасен.
XI
Первое знакомство бригады с деревней оказалось не слишком удачным. Деревенские недоверчиво разглядывали иноземных солдат с голыми коленями. Их речь чем-то походила на барабанную дробь. А бригаде не понравилось, что в деревне так мало кабачков и красоток. Жители Хондезееле с грустью вспоминали дивизию территориальных войск из Лондона. Ее личный состав отличался благозвучным говором и туго набитыми кошельками. Куда бы Орель ни зашел, везде сразу же начинался разговор о лондонцах, словно о любимых приемных детях.
— Знаем мы ваших шотландцев… лопочут не поймешь чего… а мои внучки умеют говорить по- английски, — заявила одна пожилая хозяйка.
— Scotch[53]. С таким не пойдешь на променад… Не годится, — добавили внучки.
— Здесь, месье, у меня был на постое шофер генерала, — рассказывала хозяйка. — Очень милый парень, месье… Звали его Билли… Мыл мои тарелки… К тому же красивый, с хорошими манерами… Вы спрашиваете, была ли здесь офицерская столовая? Ну конечно нет! Уж куда выгоднее продавать ребятам жареный картофель и пиво… и даже яйца, хотя сама плачу за них по шесть су за штуку.
— Fried potatoes… two pennies a plate… eggs and bacon one franc[54] ,— в один голос вымолвили внучки.
И Орель шел в соседний дом, где другие старушки столь же слезно горевали о других Билли, Гаррисах, Джинджерах и darkies…[55] Так он и ходил из дома в дом. Какая-то тучная барышня объяснила, что от любого непривычного шума у нее учащается сердцебиение; другая — ей было никак не меньше семидесяти пяти, — что для одинокой девушки это вообще неприлично…
Наконец к вечеру он набрел на одну весьма импозантную даму, чьи протесты против устройства столовой он, не давая ей опомниться, решительно нейтрализовал своим красноречием. Наутро он послал к ней ординарцев с посудой, а в обеденный час заявился самолично в сопровождении майора Паркера и доктора О’Грэйди. У входа их ждали ординарцы.
— Madame, sir, she is a regular witch! She is a proper fury! That’s was she is![56]
«Мадам» встретила его невнятными сетованиями и всхлипами.
— Вот уж спасибо!.. Премного благодарна!.. Очень жалею, что уступила вам. Из-за упреков моего мужа всю ночь глаз не сомкнула. Еще немного, месье, и он избил бы меня… Ах, пожалуйста, не трогайте этого! Я запрещаю вам входить в мою прекрасную кухню!.. Хорошенько вытрите ноги и уберите оттуда свои ящики.
— Внесите ящики в столовую, — примирительно приказал Орель ординарцам.
— О, нет уж!.. Покорнейше благодарю! Хотите поставить ваши грязные ящики в столовой, где такой красивый стол, такой роскошный буфет!.. Ни за что!..
— Но, Господь с вами, мадам, — очень мягко возразил Орель, — куда же мне их, по-вашему, поставить?
Он приоткрыл дверь в задней стене столовой.
— Потрудитесь оставить эту дверь в покое! Моя чудесная гостиная! Я сама никогда туда не вхожу, боюсь испачкать чего-нибудь! И вообще, ваша офицерская столовая мне совершенно ни к чему. Слишком с ней много хлопот и огорчений!
Немного позже Орель заглянул к местной бакалейщице г-же Лемэр купить шоколаду. Г-жа Лемэр сложила в углу лавки весь довоенный ассортимент, и теперь, как и вся деревня, торговала овсяной крупой, дешевыми сигаретами и расшитыми почтовыми открытками с надписью: «From your soldier boy»[57].
Покуда она упаковывала шоколад, Орель заметил позади лавчонки уютную светлую комнату, украшенную настенными тарелками. Стоявший посередине комнаты стол был накрыт свежей скатертью в зелено-белую клетку. С притворно равнодушным видом Орель приблизился к двери. Г-жа Лемэр недоверчиво поглядела на него и обеими руками приподняла свою тяжелую грудь.
— Можете ли вы поверить, мадам, — обратился к ней Орель, — что в вашей деревне живут совершенно непатриотично настроенные люди? Они наотрез отказываются приютить у себя офицеров, которые просто не знают, где же им столоваться?
— Возможно ли это? — сказала г-жа Лемэр и покраснела.
Орель назвал ей нескольких ее односельчан.
— Ах, так это вы про слесареву жену, — сказала г-жа Лемэр, ожесточенно массируя себе грудь. — Меня это нисколько не удивляет. Ведь они из Мевекерке, а уж у нас давно известно: все, кто родом из Мевекерке, — самые паршивые людишки.
— Но мне кажется, — вкрадчиво и мягко добавил Орель, — что у вас есть комната, которая вполне подошла бы для этой цели…
Восемь дней спустя деревня и бригада вкушали чистые радости медового месяца. В каждом доме какой-нибудь Джек, или Джинджер, или какой-нибудь darky помогал мыть посуду, называл бабушку «бабуся» и оживленно шутил с девушками. Личный состав лондонских территориальных частей был начисто забыт. Вечерами в просторных пустых амбарах, под аккомпанемент бретонских волынок, украшенных лентами, шли монотонные танцы.
Орель поселил падре на квартиру к молодой вдове, известной своим бьющим через край темпераментом и прозванной «г-жа Потифар»[58]. Офицеры дивизий, сменявшихся в деревне, сообщали друг другу кличку этой дамы как своеобразный пароль. Но добродетель преподобного отца Макайвора, некогда устоявшего даже перед довольно сильными чарами грех девственных негритяночек, разумеется, делала его неуязвимым и перед всеми ухищрениями этой сельской Потифар.
Паркер и О’Грэйди заняли вдвоем большую комнату в трактире с номерами для путешествующих. Трактирщика и его жену они звали «папа» и «мама». Люси и Берта, дочки хозяев, обучали их французскому. Блондинка Люси, хорошенькая и стройная, имела рост в шесть футов. Берта была посолиднее и тоже на редкость приятная. Обе эти фламандские красавицы, честные, без деланной стыдливости, жадные до денег, лишенные культуры, но достаточно тонкие, вызывали искреннее восхищение майора Паркера.
И хотя их отец именно теперь, в военное время, наживал состояние, продавая «томми»
