спокойнее… С одним-единственным мужем на двоих каждая из вас будет вдвое меньше хлопотать по хозяйству…
— Не думаю, чтобы мне это понравилось… — деликатно проговорила Люси.
Но падре, которому доктор предательски перевел эти циничные разглагольствования, возмущенно запротестовал.
— Вам, падре, конечно, пристало критиковать многоженство, — сказал доктор. — Но перечитайте-ка свою Библию. Что вы скажете о почтенном Лабене, продавшем обеих своих дочерей какому-то мужчине? Они договорились об оплате в рассрочку — ежемесячные взносы в течение четырнадцати лет. В придачу к девушкам покупатель получил в виде премии еще и двух служанок.
— Я не несу ответственности за действия какого-то сомнительного патриарха, — возразил падре. — Лабен не внушает мне никакой симпатии.
— И мне не внушает, — согласился Орель. — Больше того, это вызывает во мне глубокое отвращение, но скорее в силу применяемых им матримониальных методов, нежели из-за самого факта многоженства, вполне естественного для его племени. Да и вообще, стоит ли относить к проблемам морали вопрос о числе жен, приданных одному и тому же мужчине? По-моему, тут дело просто в арифметике. Если на свете живет примерно столько же женщин, сколько мужчин, то моногамия напрашивается сама по себе. Если же по какой-либо причине женщины по своей численности значительно превосходят противоположный пол, то тогда полигамия, пожалуй, только лишь помогает всеобщему счастью.
Обе девушки, для которых этот разговор был менее понятен, чем исковерканные обрывки французских слов, произносимые каким-нибудь «томми» во время «променада», подошли к полковнику, и тот, по-отечески пробормотав что-то ласковое, достал для них из алого конверта пластинку Карузо.
— У вас, Орель, совершенно ложные представления о психологии животных, — сказал доктор. — Если бы вы наблюдали природу, то, напротив, узнали бы, что вопрос о количестве спутниц жизни — отнюдь не арифметический вопрос. У двоюродных матерей и отцов на десять самок рождается один самец. Однако при этой степени родства никакой полигамии нет: девять из подобных самок умирают девственницами. Между прочим, именно они почему-то особенно раздражают нас. В общем, можно заключить, что безбрачие порождает свирепость как среди насекомых, так и среди женщин.
— А вот мне встречались очаровательные старые девы, — заметил Орель.
— Что вы об этом можете знать? — сказал доктор. — Но как бы то ни было, число супругов колеблется в зависимости от способов пропитания данного вида. Кролики, турки, бараны, артисты, вообще все травоядные — полигамны; лисицы, англичане, волки, банкиры, вообще все плотоядные — моногамны. Это определяется трудностями, с которыми сталкивается плотоядный зверь при выращивании своих малышей, покуда те еще недостаточно окрепли, чтобы самим убивать добычу. Что же касается полиандрии, то она утверждается только в таких жалких странах, как, скажем, Тибет, где несколько мужчин вынуждены объединять свои усилия, чтобы прокормить одну-единственную жену и ее потомство…
Завывания Карузо на добрую минуту полностью исключили возможность какого бы то ни было разговора. Затем Орель обратился к Люси:
— Может, другим девушкам вашей деревни действительно будет трудно найти себе мужей. Но ваша сестра и вы можете быть совершенно спокойны на этот счет: вы самые красивые из всех, а ваш отец, по- видимому, станет здесь самым богатым и даст за каждой из вас солидное приданое!
— Это да… Но, быть может, нас возьмут именно ради наших денег, — тихо проговорила скромная Берта.
— Очень уж неохота стать чьей-то женой только благодаря отцовской мошне, — заявила Люси.
— Странное вы создание! — сказал доктор. — Вам, видите ли, хочется, чтобы вас любили за приятные черты вашего личика, иными словами, за определенное расположение в пространстве, согласно законам Менделя о наследственности, белковых и жировых молекул, но вам кажется отвратительным быть любимой за ваше состояние, возникновению которого вы же сами и способствовали своим личным трудом и добродетелями домовитой хозяйки.
Берга с беспокойством поглядела на доктора и напомнила сестре, что, прежде чем ложиться спать, им надо еще перемыть посуду. Поэтому девушки допили свои бокалы и удалились.
После некоторого молчания умиротворенный майор Паркер попросил Ореля пояснить, почему, собственно, за невестой принято давать приданое, и, когда Орель кое-как растолковал ему это, он возмутился:
— Как же так! Мужчина получает такой восхитительный подарок, как красивую женщину, и, чтобы принять его, требует еще и денег в придачу?! Но помилуйте, Орель, ведь это просто чудовищно! Вместо того чтобы жениться на красивых и добрых женщинах, которые нарожают вам красивых и добрых детей, вы женитесь на маленьких сварливых дурнушках, снабженных чековыми книжками.
— Обретший добрую жену обрел великое благо, — проговорил падре, — но сварливая жена подобна крыше, с которой постоянно стекает вода.
Тут вмешался доктор.
— Ошибочно полагать, будто дети, зачатые в любви, хоть капельку лучше всех остальных, — продолжал доктор, которого выпитое шампанское явно настроило на воинственный лад. — О, мне знаком старый тезис о том, что, дескать, каждый мужчина выбирает себе свое естественное дополнение, благодаря чему и появляются дети среднерасового типа; что рослые мужчины любят маленьких женщин; что носатые тянутся к дамам с маленькими вздернутыми носиками, а мужчины с ярко выраженным женоподобным обликом влюбляются в амазонок… Но что получается на самом деле? Какой-нибудь нервный и близорукий интеллектуал женится на педантичной и тоже близорукой женщине, потому что их сближают общие вкусы. А какой-нибудь лихой наездник знакомится с юными девушками, участвующими в псовой охоте, и вступает с ними в брак из-за их спортивных достоинств. Далее, супружество по любви со временем резко обостряет разногласия между обеими сторонами, что отнюдь не содействует воспроизведению среднерасового типа. Да и нужна ли вообще какая бы то ни было селекция? Существует очень немного подлинно блистательных людей, среди предков которых нет или не было по крайней мере одного сумасшедшего. Современный мир основан тремя эпилептиками: Александром Македонским, Юлием Цезарем и Мартином Лютером, не говоря уже о Наполеоне, который был не вполне уравновешенным человеком. И ведь общеизвестно, что сифилис — самая обычная причина гениальности. Так что к чему, позвольте спросить, вся эта ваша селекция?
— Сколько сумасшедших родителей приходится на тысячу гениальных людей? — спросил полковник.
— Ах, об этом я ничего не знаю, сэр, — ответил доктор.
— Так сколько же все-таки? — снова спросил полковник.
— Доктор, вы опьянели и несете всякую чушь, — сказал майор Паркер. — Уж коли я когда-нибудь и женюсь, то только на очень красивой женщине. Кстати, Орель, как звали эту очаровательную танцовщицу в фильме, который мы с вами смотрели в Азбруке?
— Напиерковска, сэр.
— Совершенно верно. Так вот, если бы я с ней познакомился, то немедленно женился бы на ней. Уверен, что она, скорее всего, и лучше и умнее любой средней женщины.
— Мой друг Бернард Шоу, — заметил доктор, — утверждает, что желание постоянно, вплоть до конца своих дней находиться в обществе красивой женщины, все равно что под предлогом любви к хорошему вину хотеть, чтобы твой рот был вечно полон этим вином.
— Слабый аргумент, — прокомментировал майор, ибо в конце концов это все-таки лучше, чем если бы рот всегда был полон скверным вином.
— Заметьте следующее, — продолжал доктор, — женщины, которые, безусловно, больше, чем мы, воплощают в себе глубинный инстинкт расы, наверняка не согласятся с вами. Я знаю лишь немногих, желающих выйти замуж за красивого мужчину.
— Well, а вы слышали историю Фрэйзера? — спросил майор.
— Какого Фрэйзера? — осведомился полковник. — Из шестидесятого запасного?
— Нет-нет… Из пятого полка гуркхских[61] стрелков… Тот самый Фрэйзер, что в девятисотом году играл за свой полк в поло. Прекраснейший парень! Самый красивый во всей армии.
— Да знаю я его, — сказал полковник. — Это сын старого сэра Томаса. Когда я еще был лейтенантом,
