танцевала, постукивая в тамбурин. Танцуя, она высоко вскидывала ноги, а когда кружилась, ее красная юбочка поднималась и глазевшие на нее мужчины и мальчишки так и впивались взглядом в ее стройные ноги и белые узенькие трусики. А девушка, стараясь завлечь зрителей в паноптикум, кружилась все быстрее и быстрее, поводила плечом, била кулачком в тамбурин, изгибалась и то и дело приподнимала подол юбки, закрывала ею лицо и дрыгала ногами.
Женщины возмущались, а мужчины ревели от восторга, хлопали, кричали, а потом толпой валили в паноптикум.
Наврат собирал деньги за вход и пропускал зрителей в палатку.
Я тоже пошел.
Меня соблазнил лихой танец бледной девушки с большими, как у серны, глазами. Была ли она красива — не знаю. Мне казалось, что именно так должна была выглядеть Ева в раю, когда соблазняла Адама.
Ну, значит, вошел я в эту мрачную палатку и стал смотреть.
Сирену изображала Эрика. За плотным занавесом стоял большой стеклянный чан с водой, и в чане плескалась голая Эрика. Грудь она прикрывала сложенными крест-накрест руками, а нижняя часть ее тела, от пояса, была запрятана в длинный рыбий хвост, завершавшийся плавниками. Она сидела на низенькой табуретке, шевелила хвостом и время от времени открывала то левую грудь, то правую.
Никто из посетителей не скупился на сверхпрограммные двадцать геллеров, чтобы увидеть обнаженную морскую деву.
Возле чана с Эрикой стояла восковая жена Потифара, более чем скромно одетая, а перед ней Иосиф, заслонявший ладонями лицо. Пришел Наврат и завел механизм в обеих куклах, после чего жена Потифара стала обнажать и закрывать красной тряпкой свои большие груди, а Иосиф то прижимал к глазам ладони, то отнимал их.
И хотя эта сцена вызывала у зрителей повышенный интерес, крепкие словечки и насмешки над Иосифом, всех гораздо больше привлекала живая морская дева. Эрика жеманничала, кокетливо улыбалась заученной улыбкой, посылала глазевшим на нее мужчинам воздушные поцелуи, а они причмокивали от восхищения и пожирали ее жадным взглядом.
Только это зрелище продолжалось недолго. Приходил Венцель Наврат и задергивал занавес.
Теперь зрители могли осматривать другие фигуры. Стало быть, Олоферна, лежавшего на полу, и Юдифь, державшую за волосы его отсеченную голову. В другой руке у нее был грозный меч. Олоферн, когда его заводили, тяжело дышал и бил ногами, а Юдифь глуповато улыбалась и кивала головой.
Эрцгерцог Максимилиан в мундире австрийского офицера лежал в стеклянном гробу. В груди у него было несколько черных отверстий, из которых вытекала застывшая восковая кровь, а бедняга пыхтел и хлопал стеклянными глазами. Лысый Марат сидел в ванне голый, а рядом с ним стояла молодая девица. Как гласила подпись, это была Шарлотта Корде, та самая, которая его заколола. Марат добродушно покачивал головой, а Шарлотта поднимала и опускала правую руку с кинжалом. Что касается кудлатого Самсона, то он вытянулся на ложе, а возлежавшая рядом с ним Далила держала обеими руками ножницы и стригла его шевелюру. Юный Давид стоял над поверженным Голиафом. Голиаф тоже пыхтел, а Давид помахивал над ним дубинкой и качал головой. Рядом с ними сидел тот же самый Давид, но одетый царем, и играл на арфе. В действительности он вовсе не играл, а просто прикасался к струнам арфы скрюченными пальцами правой руки.
У всех фигур внутри был устроен механизм, чернобородый детина подходил к каждой из них, втыкал в отверстие на спине ручку и заводил. Механизм скрипел и пищал, а фигуры качали головами, хлопали глазами, тяжело дышали, махали руками, — в целом это производило впечатление, будто ожили покойники.
Когда я вместе с другими зрителями глазел на Юдифь с головой Олоферна в руках, подошла Эрика, уже в костюме цыганки. Она встала рядом со мной и тихо спросила:
— Тебе нравится?..
Растерявшись от неожиданного вопроса, я молчал.
— А я тебе нравлюсь? — снова спросила она.
Я смущенно кивнул головой, подтверждая, что она мне нравится.
— Тогда оставайся с нами… Хочешь? — И мягко, по-кошачьи, она потерлась грудью о мою руку.
Меня как огнем обожгло. И я решился. Ведь я был еще глуп и совсем неопытен, а доверительный, кокетливый жест Эрики прямо-таки ошеломил меня. Словно я залпом выпил стакан крепкого вина или большую стопку водки. Глядя теперь на Эрику вблизи, я заметил, что она аляповато нарумянена, губы накрашены слишком ярко, черты резковаты и вообще она некрасива, только глаза обворожительные, глубокие, каштановые. От нее исходил приятный запах духов или пудры и запах ее тела. Она взяла меня за руку и подвела к хозяину — детине с грубым, одутловатым лицом мясника.
И случилось то, чему, видать, суждено было случиться.
Хозяин Венцель Наврат долго допытывался, откуда я родом, что тут делаю, не ищут ли меня жандармы, не вор ли я и нет ли у меня вшей. Он разглядывал меня исподлобья, презрительно, как червяка. Я хотел было уйти, но взглянул на Эрику, и решимость моя исчезла. Эрика мне улыбалась.
Я рассказал Наврату все, как на исповеди. И о том, значит, как я приехал с безработными шахтерами из Карвины, чтобы наняться на строительство туннелей в Словакии — тогда как раз вели железную дорогу от Богумина до Кошиц. Однако управление железной дороги платило ничтожно мало, и шахтеры вернулись в Карвину… Они уехали вчера, а я вот остался. Хочу ли я наняться в паноптикум? Отчего нет, хочу… Работал ли я где-нибудь раньше? Конечно, на шахте «Францишки» в Карвине. Потом был взрыв, а через полгода, когда я спустился в шахту — надо было убрать останки погибших шахтеров, — я сбежал. Почему сбежал? Да потому, что трупы уже разложились и мне было страшно…
Он слушал, задавал вопросы, что-то бормотал, а потом кивнул Эрике головой. Девушка отвела меня в большой фургон, разделенный на две комнаты. В первой спал хозяин, во второй находилась маленькая кухонька и стоял топчан Эрики. У противоположной стены тоже стоял топчан.
— Ты будешь здесь спать! — сказала девушка.
— А ты? Как тебя звать?
— Эрика. А тебя?
— Иоахим…
— Странное имя! Ты уже путался с девушками? Я промолчал.
— А ты где будешь спать? — нарушил я неловкое молчание.
— Здесь! — и она со смехом указала на один топчан. — А иногда там… — выкрикнула она с яростью. За какое-то мгновение она изменилась в лице. Глаза у нее стали злые-злые, и она еще больше подурнела.
— Почему там?
— Эта свинья… — теперь она говорила быстрым шепотом, — он меня принуждает… Бьет, если я отказываюсь!.. Я его… я его когда-нибудь убью!.. Ты видел Шарлотту или Юдифь?
— Видел!
— Либо я заколю его, как борова, подобно Шарлотте, либо отсеку ему башку мечом, как Юдифь Олоферну.
— Мечом?
— Кухонным ножом! — И она указала головой на большой нож, висевший над плитой.
— Он тебя бьет?
— Кнутом! Потом швыряет меня избитую на кровать, сдирает платье и…
— И что?
— …потом выкидывает меня за дверь, в кухню.
— А ты?
— Плачу и думаю, как его убить! Но тише! Ты еще его узнаешь! Это такая свинья, такая скотина… — И она убежала, потому что хозяин уже орал:
— Эрика! Эрика!..
Я не мог понять и по сей день не понимаю, какой черт дернул меня, заставив присоединиться к этой странной компании. Оба они были для меня загадочными личностями. Я так и не узнал, откуда они родом и какой национальности. Разговаривали они на польско-чешско-немецком языке, хозяин часто бранился по-
