последние сбережения Его Ворсейшества. Но это еще не всё…
Андрей нетерпеливо перебил маму:
– Послушай, такие истории реально портят карму. Расскажи лучше что-нибудь из жизни успешных людей.
– Ты причинил неприятности порядочному человеку.
– Он сам – ходячая неприятность и в своих бедах виноват только он один. Такая микросхема в его башке зашита. Так было запрограммировано – если бы не Ленинские ребята, коврожрец нашёл бы другое место, где просрать все деньги.
Они остались каждый при своём мнении.
А через день «Городской аптечный склад» перечислил деньги на Совинком, и во второй половине дня, когда средства оказались на корсчете, операционистка банка пропечатала платежное поручение – Андрей отправил деньги на «Джонсон и Джонсон». И грустно прокомментировал:
– Всё равно попадут в налоговую, счет-то у них арестован.
– Мы должны перевести эти деньги, это средства компании, – бесстрастно ответил Штейн.
– Это я так, для поддержания разговора.
Из банка они отправились в офис, где Штейн отправил платежное поручение по факсу в Джонсон. А вечером Андрей отвез его на вокзал, откуда Штейн уехал восьмичасовым поездом в Ростов.
Утром Андрей купил на остановке газету бесплатных объявлений, и, придя в пустой офис, где не было ни менеджера Послушного, ни непокорного Ворсейшества, ни других бесполезных людей, открыв раздел «Трудоустройство. Бухгалтерия», принялся его штудировать.
Глава 24
К родственникам жены Андрей относился с большим уважением. Во время визита к одной из её тётушек он прямо с порога стал сыпать комплиментами. Двоюродная сестра Мариам блистала в нарядном платье цвета подгнившей соломы, и Андрей сказал, что этот чудесный фермерский шик никогда не устареет – и был награжден таким взглядом, что хоть святых выноси. Когда сестры уселись за пианино, он, опять же, стараясь быть объективным, высказался по поводу игры: «Десять лет вы посещали муниципальную музыкальную школу, десять долгих лет. Государство не следит за эффективностью своих инвестиций. Неразумная финансовая политика погубила экономику и привела к дефолту». Его постарались оттеснить и изолировать от общего разговора. В тот день хоронили очень известного писателя, и это событие было самым обсуждаемым. То был замечательный писатель своего времени, отличившийся многим, он писал даже тогда, когда другие не могли: в годы репрессий и депрессий, лежа на пляже, в Великую Отечественную, телеграфируя из штаба на фронт и теперь, когда уже наступил новый век, а читатель стал придирчив и разборчив в литературе. И присутствовавшие женщины – все, кроме Мариам, которую ничего всерьёз не занимало, мысли её так и порхали – позабыв про горы немытой посуды дома, плакали в три ручья. А одна тётушка плакала так много, что оттеснила на второй план близких почившего (их давали крупным планом по телевизору): старую жену писателя, ровесницу лошади Буденного, которой предстояли многочисленные суды за авторские права и копирайт; молодую, моложе младшего внука, вдову писателя, которой, кроме тех же самых судов за авторские права и копирайт, предстояли суды с детьми писателя за наследство. Тётушка плакала на кухне, приготовляя салаты, плакала во время ужина, под звон бокалов и звяканье столовых приборов, плакала, когда по телевизору показывали нежнейшую сцену – молодая вдова обнимается с младшим внуком писателя. От этих страстных объятий всем как-то стало неловко – и тележителям, и телезрителям. Все, кроме Андрея, уже высказались по поводу кончины писателя, и, поскольку раздавался ещё плач, продолжали говорить о постигнувшей их утрате. Как-то само собой получилось, что многие вопросительно посмотрели на Андрея – ну сколько можно молчать. Мариам всегда обижалась, если он не принимал участие в общем разговоре – мол, недолюбливаешь моих родственников. И ему пришлось высказаться по теме.
– А что смерть… Ежеминутно помирает столько народу, причем очень много полезного – потенциальных работников, клиентов, партнеров по бизнесу. А то, что прикопали человечка, которого в глаза никто не видел и не знает…
Тут Мариам больно ущипнула его под столом, и он заметил гневный взгляд плачущей тётушки. Уполномоченная вселенской скорби посмотрела на него, как на исчадие ада:
– Когда разверзаются могилы, молчат даже святотатцы! А ты, ты…
И разревелась пуще прежнего.
А в день города (совпавшего с днем похорон очень известного юмориста, драматурга и демагога), уже под вечер, когда Мариам собиралась пойти вместе с Андреем к родственникам, позвонила её мама и сказала, что, вероятно, молодой паре хотелось бы побыть вдвоем, наверное, давно собирались. И Мариам, сняв строгое вечернее платье и надев домашний халат, спросила Андрея, куда бы пойти.
– А что пойти… Давай дома посидим.
Они прошли на кухню, он открыл шампанское, и разлил по бокалам. Отпив глоток, она, поддев ногтем отклеивавшуюся обоину, спросила:
– Почему ты не хочешь сделать на кухне ремонт?
– Послушай… ты когда-нибудь прекратишь издеваться надо мной? – закатив глаза, переспросил он.
– Что с тобой? На минуточку, я твоя жена, имею право задать тебе вопрос.
– Так задавай вопрос, не надо издеваться!
– Вот я и задаю: почему ты не хочешь сделать на кухне ремонт?
– Но мы миллион раз обсуждали эту тему, ты можешь воспроизвести по памяти любой из ответов!
– Слышь, ты, умник! Не надо со мной разговаривать, как с тупицей! Если я спрашиваю, значит, хочу услышать ответ.
– Как с тобой тяжело, Мариам, ты хуже блондинки.
– Не нравлюсь – женись на другой!
– Опять же говорю: тебе прекрасно известно, что я готов приступить к ремонту в любой момент, но вы с мамой еще не выбрали плитку, и что там еще. Тут другой вопрос начинается: зачем ты в миллионный произносишь эту тупую фразу: «почему ты не хочешь сделать на кухне ремонт»?! Для поддержания беседы?!
– Потому что разговаривать с женой надо нормально, без этих вот подвыпертов. Ответил бы сразу, как нормальный человек.
И она вздохнула:
– Эх, у всех нормальные мужики, этот же – вечно недовольный господин, всё ему не так.
Допив залпом шампанское, Андрей налил себе еще и подлил жене. Она сделала небольшой глоток, и с притворно-мечтательным видом произнесла:
– Ко мне недавно подошел на улице парень и сказал, что давно мечтал о такой девушке, как я, и что мы созданы друг для друга. Потом, по телефону, такое наговорил… Между прочим, очень много верного. Что у меня потухший взгляд, и по мне видно, что я замужняя, и муж не обращает на меня внимание, и только любовные ласки нового мужчины вернут мне цветущий вид.
Андрей безучастно рассматривал кафельную плитку над раковиной.
– Тебе всё равно, что я тебе говорю? – набросилась на него Мариам.
– Чего?
– Что слышал! Тебе всё равно, что к жене пристают на улице, звонят по телефону? Тебя не коробит?
Он пожал плечами:
– Главное, чтобы тебе было хорошо.
– Ты не мужик.
– Правильно, я у тебя громоотвод.
– Скотина, ещё скажи свою любимую фразу: «кобель не вскочит, пока сука не захочет».
Он послушно произнес «свою любимую фразу». Тогда Мариам набросилась на него с кулаками, и он стал отбиваться, стараясь не сделать ей больно. Наконец, устав, она уселась к нему на колени:
– Гадина, совсем меня не любишь, готов подложить под любого.
– Почему же «под любого», я доверяю твоему вкусу.
– Но почему ты не веришь, что могут быть обстоятельства, когда замужняя женщина может потерять контроль, и в такой ситуации совершить поступок, за который потом придется стыдно?!
Он сделал очень удивленное лицо:
– Не понимаю, о чем вообще речь. Ни разу не слышал о таких ситуациях. С этого места поподробнее, пожалуйста.
– А что бы ты сделал, если бы я… изменила тебе?
Он зевнул:
– Измени, посмотришь. Давай, чего уж там, а то одни обещания.
– Ага, ты хочешь сказать, что сразу бросишь меня, так, да?!
С этими словами она вскочила, и, бросив бокал на пол, под грохот стекла выбежала с кухни.
Допив, Андрей с неохотой пошел её искать. Найдя её лежащей на кровати в спальне, присел рядом, стал гладить её волосы. В этот момент она показалась ему большой неуклюжей куклой, настолько мало взрослости было в выражении её лица.
– Ты не ревнуешь меня – значит, совсем не любишь, – капризно протянула она. – Тебе плевать, где я и с кем я. Потому что не надо было выходить за тебя замуж.
– Почему же, – ответил он как можно ласковее. – Просто мои представления о браке высоки и чисты, как вершина Эвереста. Я даже не догадываюсь о том, что бывают измены, поэтому мне незнакомо чувство ревности. От ревности страдают те, кто готов изменять сам, чьи гены подсказывают ему, что измена – дело распространенное, и за неприкосновенность семьи непременно надо бороться. И вот: я доверяю своей любимой жене.
– Правда? – спросила она недоверчиво. – Ты все-таки любишь меня?
– Конечно!
Они поцеловались. Поднявшись с кровати, она присела на оттоманку и стала причесываться.
– Куда мы пойдем гулять?
Андрей промолчал. У неё было готовое возражение на любое его предложение, но он ничего не предлагал, и ей пришлось ждать.
– Ну… вариантов много может быть разных, – наконец, выдавил он.
Устав ждать, она сказала то, что наверняка ему не понравится:
– Пойдем на набережную.
Он привычно закатил глаза:
– Зачем идти туда, где вся толпа?
– Там весело – салют, концерт, много народу. И почему ты вечно недоволен? Сегодня праздник, если что.
Она встала, сняла халат, и, раскрыв шкаф, стала выбирать одежду. Андрей залюбовался её фигурой.
