кого внимание? Подскользнулся человек, упал, а может, и вовсе пьяный. К этим вообще лучше не подходить. Себе дороже.
Одна из овчарок подбежала к телу и застыла в стойке. Потом вдруг подняла морду кверху и громко завыла.
— Грант, ко мне! — к ней уже спешил обеспокоенный собачник.
Пес завыл ещё громче и бросился к хозяину.
На снегу лежало неподвижное тело Семы Резаного. Снег вокруг был окрашен кровью.
Борис Еремин не узнал Семы. Его узнал Большаков, когда тот повернулся к нему спиной.
Вадим вспомнил, где он видел эту спину. На лестнице, когда уходил от Лидочки Пашиной. Точно! Он сказал об этом Борису. В конце-концов самому Большакову бояться нечего. Человек Беглова, застукавший их вместе — это проблемы Еремина.
Борис Еремин, занимавший в команде Беглова не последнее место, был обижен. Он считал, что его недооценивают.
Это он полтора года назад сдал своего шефа Хорю. Не получилось тогда ничего у Хоря, сам сгорел.
Еремин, переживая нехорошие времена, затаился. Думал, все, пропал. Бежать? Но куда! От Артема не убежишь. Еремин не виноват, что Хорь слабаком оказался.
Борис, проклиная судьбу, ждал. Он понял, что его поведение насторожило Беглова. Зачем подручного Хоря пристрелил? Затем! Оставить его в живых — прямая угроза Борису. Он так все подстроил, что комар носа не подточит. Даже Артем ему поверил. Поверить-то поверил, но проверял, как мальчишку. Ох, и лихо тогда было Еремину! Небо с овчинку казалось! Но ничего, выстоял.
Это он убрал Ларису. Он узнал про шашни покойного Яковлева с Лилей. Решил на всякий случай придержать информацию, мало ли, пригодится… Жизнь не завтра кончается.
Когда возле гостиницы появился Балин, он испугался. Начнет журналист копать, на него выйдет. А тут эта Лариса подслушала его разговор с Лилей. У Еремина не оставалось выхода, он убрал девчонку.
Полтора года жил спокойно, и вот на тебе…
Сейчас, когда поднялась новая волна, он испугался.
Люди Артема трясли Балина. Всей информации Борис, конечно, не знал, его в черном теле держали. Шеф доверял второстепенные дела. Шаныгин этот… Еремин выполнял все приказы четко, а Беглов Вадима Сидельникова к нему приставил.
Борис задергался. Он понял, что долго так не протянет. Нужно было на что-то решиться. Он помнил внимательные глаза Беглова и внутренне ежился.
Не доверяет, не доверяет, стучало в голове. Он не знал, что делать.
Противостояние шефа и Мастинского, перешедшее в открытую борьбу, решило дело. Пора было менять хозяина, и он сделал выбор.
Сейчас или никогда!
Он не сможет занять в команде Беглова привилегированное место, как этот уголовник Грабнев по кличке Гребень. Или как Вадим Сидельников. Всегда будет только на подхвате. А пронюхает кто про его делишки, вообще хана придет. Без суда и следствия.
Мастинский показался стоящей фигурой. Он задавит любого. И Беглова тоже. За такими людьми будущее.
Борис все рассчитал и вышел на Большакова. Это было не трудно. Специально назначил встречу на окраине Москвы, и на тебе — нарвался на человека Беглова. Большаков узнал его.
Это был провал… Настоящий провал! И примета плохая, трусливо подумал он. Единственное решение — убрать этого парня. И Борис, дрожа от страха, одним ударом прикончил его на месте.
Обратной дороги ему уже не было.
Артем Семенович Беглов в тот вечер так и не дождался Семена Резаного. Он не мог понять, куда тот подевался. Ни разу не было такого, чтобы Сема исчезал, не сказав ни слова. Это было очень странно, а главное, не похоже на него.
Исчезновение Семы наводило на размышления. Беглов шкурой чувствовал, что тучи вокруг сгущаются.
Он уже приготовился к удару.
Глава 25
Ирэн сидела на заднем сиденье автомобиля и смотрела в окно. Лицо девушки было невозмутимо.
Расположившийся рядом с шофером Мастинский время от времени поворачивался к ней и что-то говорил. Он пожирал глазами Сайгину и не обращал внимания на сидевшего рядом с ней отчима.
Сергей Львович Федоров молчал и незаметно бросал взгляды на Бориса Ефимовича.
Намекал ведь ему, что не время сейчас девушку в гости возить. Вчера мать в лечебницу отправили, не до развлечений теперь.
Ирине и на самом деле было не до развлечений. Перед глазами стояло серое осунувшееся лицо матери. И одета она была во что-то серое.
Ирина плакала, гладила мать по голове, как ребенка.
— Мы тебя заберем скоро отсюда. Немножечко побудешь, а потом заберем.
Ее глаза умоляюще смотрели на отчима:
— Сергей Львович, скажи ей…
— Да, конечно, — кивал тот головой.
Ирине хотелось верить, что матери помогут, иначе… Очень паршиво, если будет иначе.
Она проплакала всю ночь. Перед глазами стояли трясущиеся руки матери. Она постоянно дергала головой. Казалось, что она не понимает, что происходит. Только смотрит на всех безумными глазами.
— Ириночка… — вдруг с трудом выговорила она и потянула к дочери руки.
Когда её увели, Ирина бросилась к отчиму и разрыдалась. Она помнила слова врача, что клиентку нельзя кодировать, сердце может не выдержать.
Ночью Ирине казалось, что это её сердце не выдержит.
— Ничего, ничего, все будет нормально, — шептала она и вытирала слезы.
Так раньше мать говорила.
Ничего не будет нормально, поняла она, когда отчим сказал, что надо ехать в гости. Их уже несколько раз приглашали, он не может отказаться.
Они не говорили на эту тему, но Ирина поняла, что Сергей Львович и сам не рад, что падчерица приглянулась Мастинскому. Как там говорится? Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь…
Отчим раньше, до того как стал состоятельным господином, преподавал в техникуме и был человеком начитанным.
Он извиняющимся тоном говорил с Ирэн, и она была ему за это благодарна. В гости? Да пожалуйста!
Пока ехали по Ярославскому шоссе, Ирина безразлично смотрела в окно, думая о своем.
Даже в колонии она не чувствовала себя под таким надзором, как сейчас. Там было плохо, но плохо всем. И там была относительная свобода. Не требовалось постоянно тщательно следить за выражением собственного лица. Она могла позволить себе хмуриться, как бы говоря: да, мне плохо, и пошли вы все… Сейчас этого делать было нельзя.
В колонии она была сильная. Сейчас вынуждена подчиняться чужой воле. И это было невыносимо!
Там она искупала вину, потому что провинилась перед обществом. А за что её загоняли в стойло сейчас?
А что потом? Она не хотела думать об этом.
Сначала она была равнодушна к Мастинскому, потом он стал неприятен, сейчас она ненавидела
