— Что — мерель? — настойчиво прошептала она, не понимая.
— Ты была права, Элэйс. Зря я упрямился. Надо было отпустить тебя, пока было время.
Она пыталась найти смысл в его словах. Или он бредит?
— Какой путь, отец?
— Я его не увидел, — бормотал он. — Теперь уж не увижу. Пещера… ее мало кто видел.
Элэйс развернулась к двери:
«Где же Риксенда!»
В коридоре послышались торопливые шаги. Вбежала Риксенда, за ней двое Совершенных. Старшего Элэйс узнала: этого смуглого мужчину с жесткой бородой и мягким взглядом она встречала в доме Эсклармонды. Оба были в темно синих одеяниях, перепоясанных веревочными поясами с пряжками в виде рыбы.
Мужчина поклонился ей:
— Госпожа Элэйс! — И сразу перевел взгляд на кровать. — Это твоему отцу, кастеляну Пеллетье, нужно утешение?
Она кивнула.
— Он может говорить?
— Найдет силы.
За дверью вновь послышался шум, и на пороге появился виконт Тренкавель. Элэйс встревоженно обернулась к нему.
— Мессире… он просил позвать Совершенного… Отец хочет умереть достойно, мессире.
В его глазах мелькнуло удивление, однако виконт приказал закрыть дверь.
— Все равно, — сказал он. — Я останусь с ним.
Элэйс пристально взглянула на него и вернулась к отцу.
Совершающий службу катар обратился к ней:
— Кастелян Пеллетье сильно страдает, но разум его ясен и мужество не покинуло его.
Элэйс кивнула.
— Он ничего не делал во вред нашей церкви и не в долгу перед нами?
— Он всегда защищал всех друзей Господа.
Элэйс с Раймоном Роже отступили назад, давая Совершенному приблизиться к ложу и склониться над умирающим. Глаза Бертрана заблестели, когда он прошептал слова благословения.
— Клянешься ли ты следовать путем истины и справедливости, предать себя Господу и церкви
Пеллетье с трудом вытолкнул одно слово:
— Клянусь.
Совершенный возложил ему на голову пергаментный свиток Нового Завета.
— Да благословит тебя Господь, сделав добрым христианином и приведя к доброму концу.
И он прочитал «Benedicte» и трижды — «Adoremus».
Простота службы растрогала Элэйс. Виконт Тренкавель смотрел прямо перед собой. Казалось, он огромным усилием воли сдерживает себя.
— Бертран Пеллетье, готов ли ты принять дар Господней молитвы?
— Да, — выдохнул отец.
Твердым, чистым голосом Совершенный семь раз повторил над ним «Pater Noster»,[104] останавливаясь, только чтобы дать Пеллетье произнести «amen».
— Молитву эту принес в мир Иисус Христос и научил ей добрых людей. Никогда больше не ешь и не пей, не повторив прежде этой молитвы, если же нарушишь этот долг, должен будешь вновь принести покаяние.
Пеллетье уже не мог даже кивнуть. При каждом вздохе в груди у него словно свистел осенний ветер.
Совершенный стал читать из Евангелия от Иоанна.
— «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. И Тот, кто был Словом, был с Богом с самого начала…»
Когда он дошел до слов: «И вы узнаете истину, и истина сделает вас свободными», рука Пеллетье вдруг дернулась на покрывале. Глаза широко раскрылись.
—
Элэйс испуганно схватила его за руку, но отец уходил. Она слышала, что катар говорит все быстрее, боясь, что не успеет закончить обряд.
— Он должен произнести последние слова, — предостерег он Элэйс. — Помогите ему.
—
— За всякий грех… мной совершенный… словом или делом… — прохрипел он, — я… я прошу прощения перед Богом и Церковью… и всеми присутствующими здесь.
Не скрывая облегчения, Совершенный возложил ладони на голову Пеллетье и поцеловал его в лоб. У Элэйс перехватило дыхание. Лицо отца преобразилось под благодатью утешения, выражая невиданное облегчение. Это был миг постижения тайны и просветления. Душа его была теперь готова покинуть страдающее тело и державшую его землю.
— Дух его подготовлен, — проговорил Совершенный.
Элэйс кивнула и подсела к отцу, держа его за руку. Виконт Тренкавель взял вторую. Пеллетье лежал недвижим, но, видимо, почувствовал их присутствие.
— Мессире?
— Я здесь, Бертран.
— Каркассона не должна пасть.
— Даю тебе слово, честью, любовью и долгом, связывавшими нас много лет, я сделаю все, что в моих силах.
Пеллетье попытался поднять руку с покрывала:
— Служить тебе было честью для меня.
Элэйс видела, что глаза виконта полны слез.
— Это я должен благодарить тебя, старый мой друг.
Пеллетье чуть приподнял голову:
— Элэйс?
— Я здесь, отец, — поспешно отозвалась она.
Все краски уже покинули его лицо, кожа под глазами отвисла серыми складками.
— Ни у кого никогда не бывало такой дочери.
Он, кажется, вздохнул, и душа покинула его тело. Тишина.
Мгновение Элэйс не двигалась и не дышала. Потом горе, копившееся в груди, переполнило ее, выплеснулось наружу, и она разрыдалась.
ГЛАВА 59
В дверях появился солдат:
— Виконт Тренкавель?
Тот обернулся:
— Что там?
— Поймали вора, мессире. Крал воду на площади.
Виконт знаком показал, что идет.
— Госпожа, я должен тебя покинуть.
Элэйс кивнула. У нее уже не осталось слез.
— Я позабочусь, чтобы его похоронили с почестями, подобающими его положению. Он был доблестным воином, мудрым советчиком и верным другом.
— Его вера не требует этого, мессире. Плоть — ничто. Дух его уже удалился. Он бы хотел, чтобы ты думал только о живых.
— Тогда считай, что я делаю это ради себя, желая оказать ему последние почести, достойные любви и уважения, которые я испытывал к твоему отцу. Я прикажу перенести тело в капеллу Святой Марии.
— Он счел бы честью для себя такое выражение твоей любви, мессире.
— Не прислать ли кого-нибудь посидеть с тобой? Без твоего супруга я обойтись не могу, но сестру? Или женщин, чтобы помочь обрядить покойного?
Элэйс вскинула голову, только сейчас вспомнив, что ни разу не подумала о сестре. Забыла даже известить ее о болезни отца…
— Я сама схожу за сестрой, мессире.
Она поклонилась, провожая его, и отошла от двери. Не было сил оставить отца. Она сама начала обряжать тело. Приказала перестелить постель, унести и сжечь зараженное белье. Потом, с помощью Риксенды, приготовила свивальники и погребальное миро. Сама обмыла тело и расчесала волосы, чтобы и в смерти он выглядел достойно, как при жизни.
Постояла еще немного, глядя в опустевшее лицо.
«Больше тянуть нельзя».
— Передай виконту, что тело готово и его можно перенести в капеллу, — попросила она Риксенду. — А я скажу сестре.
На полу перед дверью Орианы спала Жиранда.
Элэйс перешагнула ее и открыла дверь. Сегодня она была не заперта. Ориана одна спала на ложе за откинутым занавесом. Ее черные кудри рассыпались по подушке, а кожа в бледном рассветном полумраке казалась молочно-белой. Элэйс не понимала, как она может спать.
— Сестра!
Ориана мгновенно открыла зеленые кошачьи глаза. На ее лице тревога сменилась удивлением, а удивление — обычным пренебрежением.
— Я принесла дурную весть, — сказала Элэйс.
