— Я прошу еще позволения взять с собой Франсуа. Он, как и все мы, поражен смертью моего достойного отца и мечтает восполнить его потерю своей службой тебе.
Гильом почувствовал, как рвется из горла горький хохот. Невозможно было вообразить, что кто-то поверит этой фальшивой трагедии, — однако поверили все. Даже на лице ее мужа выразилось восхищение. Гильому стало горько. Только он и Конгост знали настоящую цену Ориане. Прочим мутила зрение ее красота и нежный голос. Как и ему не так давно.
Гильом с отвращением покосился на Франсуа, бесстрастно замершего чуть поодаль от рыцарей.
— Если ты полагаешь, что твое присутствие будет нам полезно, госпожа, — проговорил Тренкавель, — я даю тебе свое позволение.
Ориана присела в низком реверансе.
— Благодарю тебя, мессире.
Тот хлопнул в ладоши:
— Седлайте лошадей!
Пока они проезжали через выжженную полосу земли к шатру графа Неверского, где были назначены переговоры, Ориана держалась бок о бок с Гильомом. Горожане — те, у кого еще остались силы подняться на стену, — молча следили за парламентерами сверху.
Едва они въехали в лагерь, Ориана незаметно уклонилась в сторону и, не слушая грубых окриков солдатни, вслед за Франсуа проскакала через море палаток туда, где развевались на ветру цвета Шартра — зеленый с серебром.
— Сюда, госпожа!
Франсуа указал на шатер, стоявший чуть в стороне от Других. Солдаты, бдительно следившие за их продвижением, склонили пики, перегораживая путь. Один из них кивнул Франсуа как старому знакомому.
— Скажите своему господину, что дама Ориана, дочь покойного кастеляна Каркассоны, здесь и желает встречи с владетелем Эвре.
Ориана страшно рисковала, явившись сюда. Со слов Франсуа она знала о жестокости и вспыльчивости владетеля. Но и ставка была высока.
— По какому делу? — осведомился солдат.
— Моя госпожа скажет об этом только самому владетелю Эвре.
Немного помедлив, часовой скрылся в шатре и почти сразу появился снова, знаком приглашая их войти.
Первый взгляд на Гая д'Эвре нисколько не успокоил Ориану. Войдя в шатер, она увидела обращенную к ней спину. Когда же он обернулся, перед ней осколками кремня сверкнули глаза, горящие на бледном лице. Черные волосы, блестевшие маслом, были, как принято у французов, гладко зачесаны назад. Больше всего он напоминал готового нанести удар коршуна.
— Госпожа, я много слышал о тебе. — Голос звучал сдержанно и ровно, но в нем слышалась сталь. — Однако никак не ожидал удовольствия встретиться с тобой лично. Чем могу быть полезен?
— Я надеялась услышать, чем я могу быть полезна тебе, господин, — отозвалась она.
И не успела опомниться, как Эвре сжал ее запястье.
— Советую не играть со мной словами, госпожа Ориана. Здесь неуместны манеры ваших южных простолюдинов.
Она услышала за спиной испуганный вздох Франсуа.
— Ты принесла мне известия или нет? Говори!
Ориана сдержалась.
— Не слишком приветливо ты меня встречаешь, а ведь я доставила тебе то, чего ты больше всего желал, — проговорила она, встречая его взгляд.
Эвре поднял руку.
— Проще выбить из тебя все, что тебе известно, нежели терпеть, чтобы меня заставляли ждать. Мы оба напрасно тратим время.
Ориана не опустила глаз.
— Так ты узнаешь лишь часть того, что я готова сказать, — стараясь говорить так же твердо, произнесла она. — Ты много сил отдал поискам трилогии лабиринта. Я могла бы отдать тебе желаемое.
Эвре всмотрелся в ее лицо и опустил руку.
— Тебе не откажешь в отваге, госпожа. Посмотрим, что можно сказать о твоем благоразумии.
Он щелкнул пальцами, и слуга тотчас поднес вино на подносе. Ориана не решилась взять чашу, опасаясь выдать, как дрожат у нее руки.
— Благодарю тебя, но сейчас не время, — отказалась она.
— Как пожелаешь. — Он знаком предложил ей сесть. — Так чего ты хочешь, госпожа?
— За то, что я отдам тебе то, что ты ищешь, ты, возвращаясь на север, возьмешь меня с собой. — Взглянув в лицо собеседника, Ориана поняла, что наконец сумела его удивить. — Как свою супругу, — закончила она.
— У тебя есть супруг… — Эвре через ее голову взглянул на Франсуа, и тот послушно кивнул. — Писец Тренкавеля, как мне помнится. Не так ли?
Ориана выдержала его взгляд.
— Сожалею, но мой супруг погиб. Зарезан в стенах крепости, исполняя свой долг.
— Прими мои соболезнования! — Эвре свел вместе концы гонких длинных пальцев, соорудив из ладоней подобие церковного свода. — Однако осада может продлиться не один год. Что заставляет тебя предположить, что я вернусь на север?
— Я полагаю, господин, — заговорила она, тщательно выбирая слова, — что ты находишься тут ради одной цели. Если с моей помощью цель эта будет достигнута, не вижу, что удержит тебя здесь сверх обязательных сорока дней.
Эвре натянуто улыбнулся.
— Ты не доверяешь дипломатическим способностям виконта Тренкавеля?
— Со всем уважением к тем, под чьими знаменами ты выступаешь, господин, не думаю, что аббат удовлетворится мирным окончанием переговоров.
Эвре не сводил с нее взгляда. Ориана затаила дыхание.
— Ты разбираешься в игре, — наконец признал Эвре.
Она поклонилась, не решаясь заговорить. Он встал и подошел к ней, протянув руку в латной перчатке.
— Я принимаю твое предложение.
Ориана коснулась его руки.
— Еще одно, господин… — сказала она. — В свите виконта есть один шевалье, Гильом дю Мас. Он муж моей сестры. Было бы разумно, если это в твоих силах, ослабить его влияние.
— Раз и навсегда?
Ориана покачала головой.
— Он может еще сыграть роль в наших замыслах. Однако ограничить его влияние было бы полезно. Виконт Тренкавель прислушивается к нему и после смерти моего отца…
Эвре кивнул и жестом отослал Франсуа.
— А теперь, благородная дама Ориана, — заговорил он, оставшись с ней наедине, — довольно намеков. Рассказывай, что ты можешь предложить.
ГЛАВА 62
— Элэйс, Элэйс, проснись!
Кто-то тряс ее за плечо. Это было нехорошо. Она сидела на речном берегу, купаясь в тишине и солнечной ряби, на любимой полянке. Прохладные струйки щекотали пальцы ног, мягкий солнечный луч гладил по щеке. На языке еще держался вкус крепкого корбьерского вина, а ноздри щекотал пьянящий аромат свежего хлеба.
Рядом с ней спал в траве Гильом.
Таким зеленым был мир, таким голубым — небо…
Она очнулась и увидела над собой сырой полумрак подземелья. Над ней стоял Сажье.
— Проснись же, госпожа?
Элэйс села, моргнула спросонья.
— Что случилось? Что-нибудь с Эсклармондой?
— Виконта Тренкавеля захватили!
— Захватили… — бессмысленно повторила она. — Кто? Как?
— Говорят — измена. Люди говорят, французы заманили его в свой лагерь и задержали силой. А другие, что он сам отдался им в руки, чтобы спасти город. И еще…
Даже в полутьме погреба Элэйс разглядела, как замялся и покраснел Сажье.
— Что еще?
— Еще говорят: госпожа Ориана и шевалье дю Мас были с виконтом. — Мальчик помолчал. — И тоже не вернулись.
Элэйс вскочила, склонилась над спокойно спящей Эсклармондой.
— Она отдыхает. Мы ей пока не нужны. Идем, надо все узнать.
Они пробежали по тоннелю, вскарабкались по лесенке. Элэйс откинула люк и втянула за собой Сажье.
На улице толпился народ, люди бестолково метались туда-сюда, не понимая, что делать.
— Ты не знаешь, что случилось? — окликнула Элэйс пробегавшего мимо мужчину.
Тот не останавливаясь мотнул головой. Сажье поймал ее за руку и потянул к дому, стоявшему через улицу напротив.
— Гастон расскажет.
Элэйс послушно вошла за ним. Гастон и его брат Понс поднялись, приветствуя ее.
— Здравствуй, госпожа!
— Правда, что виконт в плену? — с порога спросила Элэйс.
Гастон кивнул.
