не нужно опасаться за то, что завтра нечего будет есть, а послезавтра в подворотне полупьяный урод пристрелит твоего ребенка. Вторые были прямой противоположностью – все им не нравилось, все было не то и не так – язык сложный, люди мрачные, кошки менее серые, чем дома, небо определенно не такое голубое, а солнце совсем не солнечное. А третьи… Третьи были как Гришка.
Гришка стал одним из самых первых моих знакомых в этой стране. Сначала он мне страшно понравился. Рослый симпатичный интеллигентный парень – всегда вежливый и улыбчивый, всегда готовый подсобить, если вдруг нужны мужские руки, да к тому же еще и непьющий. Красота, а не Гришка.
Чем он занимался, я сперва толком не понимала. Бесконечно учился на каких-то профессиональных курсах, потом искал работу, не находил, снова учился. Поначалу это было даже забавно. Мы все проходили этот путь: сначала учили язык, потом снова поступали в университет или шли получать дополнительное образование, потом искали работу. И находили. Не сразу, не всегда ту, о которой мечталось, но рано или поздно на ноги становились все. Кроме Гришки.
Что-то с ним было определенно не так.
Я надолго запомнила один очень неприятный разговор, произошедший между нами лет через пять после знакомства. Я к тому времени успела освоить немецкий, оформить права, поступить в университет для получения совершенно нового образования. Параллельно подрабатывала где только могла – и полы мыла, и в баре за стойкой стояла, и за стариками ухаживала. Но так жили абсолютно все молодые ребята, приехавшие покорять новую родину. Все, кроме Гришки. Гришка по-прежнему сидел на пособии, где-то учился, что-то искал, работать на грязной работе отказывался, а места по профессии – был он каким-то компьютерщиком – ему никто не предлагал.
В тот вечер Гришка позвонил нам с мужем – я уже успела развестись с первым мужем и выйти за того самого доктора Михаэля – и мрачно попросил прийти хоть кого-нибудь. Лучше обоих, но если оба не могут, то «и Мика сгодится». Мы с мужем дружили с Гришкой, часто приглашали к себе, поили/кормили/оставляли ночевать. Было в нем что-то такое… Одинокий молодой мужчина, ни кола ни двора, никаких родственников рядом (родители остались в России), с непростой и неустроенной судьбой, о которой мы толком ничего не знали.
Периодически Гришка исчезал куда-то на неделю, потом снова появлялся. Где бывал – не рассказывал, со своими друзьями не знакомил. Да мы особо-то и не лезли. Ему было тепло рядом с нами, он явно тянулся к нормальному семейному быту, к горячим ужинам по вечерам и неспешным разговорам за бокалом вина, к воскресным семейным вылазкам на природу – ко всему тому, чего был лишен в силу своего одиночества. Почему молодой, сильный, интересный в общем-то мужчина остается одиноким, озлобленным и неприкаянным – это другой вопрос. Мы его себе не задавали, но двери нашего дома для Гришки всегда были открыты.
Поэтому, когда Гришка попросил прийти «хотя бы Мику», Мика собралась и пришла. Гришка открыл мне дверь, кивнул, молча пригласил в комнату. Вид у него был жутковатый – запавшие глаза, небритая физиономия в красноватых нагнаивающихся прыщиках, мятые тренировочные штаны. Носки были почему-то разных цветов. Похожих по оттенку, но разных. Один – светло-серый, а другой – чуть темнее. Такое ощущение, что человек не глядя вытащил из горы неглаженых вещей то, что навскидку подходит друг к другу, и нацепил с одной-единственной целью – чтобы тепло было.
Обернувшись, я увидела в дверном проеме спальни ту самую гору белья, небрежно сваленную прямо на незастеленной кровати.
В комнате был страшный бардак. Раскиданные по полу вещи, какие-то книги, старые журналы, газеты. Словно человек в спешке покидает насиженное место, не особо заботясь о состоянии вещей вокруг себя. Я, честно говоря, испугалась. Что же должно было произойти за те несколько дней, что мы с Гришкой не виделись?
Еще в понедельник он приходил к нам на ужин как ни в чем не бывало, шутил, хохмил, с упоением рассказывал о том, как отослал очередную пачку резюме, и вот-вот должны прийти ответы, в этот раз его обязательно возьмут на работу. А сегодня передо мной сидит как будто совершенно посторонний мужчина. Я его таким – в разных носках, с прыщами и мешками под глазами – не знаю! В голову полезли мерзкие мыслишки – ничего себе друзья, называется. Человек загибается, а нам – хоть бы хны.
– Гриш, что стряслось-то? – От волнения у меня пересохло в горле. – Я могу тебе чем-нибудь помочь? Ну не я, муж… не знаю. Гриш?! Ты вообще слышишь меня?
Гришка, никак не реагируя на мой вопрос, сосредоточенно запихивал в раздувшийся до непомерных размеров рюкзак мятые майки, плавки, какую-то очередную брошюру по программированию, прочее барахло.
Наконец поднял голову.
– Слушай, тебе чего-нибудь в Москву надо передать?
Понятно. Значит, опять за старое.
– В Москву? Да нет вроде… так навскидку ничего в голову не приходит. Савельские на той неделе улетели, так я им с собой книги для папиного друга передала. Они уже 20-го возвращаются. Гриш, а ты надолго? К осени назад или снова там в спячку впадешь?
Вопрос мой риторический, я задавала его уже тысячу раз.
Все происходящее сейчас очень напоминало старую, заигранную до дыр пьесу, где каждый из актеров так устал из вечера в вечер повторять одни и те же реплики, что произносит набившие оскомину фразы скорее по привычке, в надежде побыстрее отделаться и от партнера по сцене, и от сюжета как такового.
Гришка выпрямился, посмотрел на меня… нет, не зло, а как на неразумного ребенка, утомившего пустыми расспросами:
– Да достало все! Ну как ты не понимаешь? Мика, ну я не могу больше сидеть в этой конуре под крышей и с утра до вечера пялиться в ящик! Ну не могу! – Гришка привычно побагровел, лоб покрылся бисеринками пота, а очки в недорогой четырехугольной оправе почему-то мгновенно запотели. – У меня ощущение, что жизнь куда-то несется, причем по противоположной стороне улицы… Люди что-то делают, у них какие-то планы, все к чему-то стремятся. Я не идентифицирую себя с этой страной, понимаешь?
Мне стало скучно. Значит, опять отказали в месте. Гришка с упорством ослика рассылал резюме по округе, в радиусе двадцати километров, не желая сделать и шага в сторону. Когда ему – человеку бессемейному, не скованному никакими обязательствами – советовали не зацикливаться на нашем городе, а пробовать искать место по всей Германии, он только отмахивался. Зачем куда-то переезжать, когда можно спокойно сидеть на одном месте, получать пособие и искать себе неспешно работу? Когда-нибудь она, работа, обязательно найдет гениального программиста Гришку. А с места на место пусть неудачники скачут.
Когда наш общий приятель предложил Гришке место практиканта на фирме, где сам трудился программистом, Гришка обиженно надул губы. Он, специалист экстра-класса – и практикантом?! За гроши быть мальчиком на все руки?! Ни за что. Мы бедные, но гордые. «Они еще пожалеют», – эту фразу Гриша с маниакальным упорством повторял после каждого полученного отказа. Они еще пожалеют. Но никто почему-то не жалел, а Гришка по-прежнему едва сводил концы с концами на грошовое пособие, но подрабатывать идти не желал ни в какую. Только по специальности и только на хорошую ставку. Иначе – никак. Позади Москва.
Когда-то давно я пыталась спорить с ним, утешать, объяснять. Набор аргументов менялся от беседы к беседе, периодами мы готовы были перегрызть друг другу глотку, потом мне вдруг становилось жалко этого неприкаянного бедолагу, никак не способного определиться с тем, где же он все-таки хочет жить. Банальные истины из серии «всем трудно» и «иммиграция – это не курорт, учись приспосабливаться к окружающей действительности» до него не доходили, требования собраться и взять себя в руки Гриша воспринимал как акт личного оскорбления, а откровенные насмешки на предмет «ну тогда – домой, к маме, там уже манная каша поспела» его только распаляли.
В какой-то момент ведущий в никуда диалог становился утомительным для нас всех, и мы разбегались каждый по своим углам. Он – надутый как мышь на крупу. Я – убежденная в очередной раз, что «отлично» по предмету «формальная логика» было мне выдано в Московском университете авансом и ораторское искусство явно не принадлежит к числу моих неоспоримых достоинств. Муж давно перестал увещевать Гришку, поняв всю бесплодность этих попыток, и относился к нему как странноватому родственнику. Вроде и
