– Формально у нас нет повода держать его здесь. Отмыть мы его отмыли, осмотреть – осмотрели. И все. Надо отправлять в приют.
– А как же офтальмолог, доктор? А глаза как же? Неужели нельзя его кому-то показать?
– Да не могу я, поймите вы! – Апельсиновые ошметки полетели на пол. – Завтра придет проверка, а у меня тут бомж совершенно здоровый валяется, койко-место занимает. Он же здоров как бык. Кроме вшей, которых мы вывели, ничего. Хотите – пишите в своей газете! Все только писать горазды! – Он в сердцах хлопнул ладонью по стене. На пол посыпалась желтоватая штукатурка. Ремонт здесь делали лет пятнадцать назад.
– А глаза? Глаза как же? – металлическим голосом повторила я. Откуда только твердость взялась…
– Да никак! – Сергей Сергеевич отвернулся, колупнул ногтем кусок краски на стене. – Наверное, что-то можно было бы сделать. Но не здесь. Может, у Федорова в клинике. Но этим кто-то должен заниматься. И бумаги, поймите вы, бумаги необходимы! Не могу я держать его здесь. Мне голову снимут! – Теперь он загреб ботинком кожуру и загнал под батарею. – В общем, завтра утром приедут из православного приюта и заберут его. Я уже позвонил и договорился обо всем. Все. Извините. Я просто хотел сообщить.
– А кубики? – Я впала в ступор. От безысходности, от того, что я была совершенно беспомощна.
– Что кубики? – удивленно вскинул брови Свинцов.
– Он подрался с мальчиком из-за кубиков. Сказал, что они круглые.
– Так и что вас удивляет, милочка? У него зрение такое… Он видит только контуры. Хорошо, что хоть так. Ну кажется ему, что кубики круглые, и что теперь? Не все ли вам равно?
– Он из них башню построил. И подрался из-за этого, – бесцветным голосом прошептала я. Аргументов не было, но очень хотелось донести мысль. И не получалось. – Он считал, что и из круглых кубиков можно построить башню.
– И что? – Доктор смотрел на меня как на ненормальную. – Башня стояла? Он ее построил?
– Ну да.
– Так какая, бог мой, разница, круглые кубики, квадратные или еще какие? Раз он построил дом, или что там, башню. Какая разница?
– Так они же не круглые! Его надо оперировать.
– К сожалению, он об этом никогда не узнает. Если только спонсор не найдется. – Доктор протянул мне руку. – У меня обход, извините. Всего доброго.
Нагнувшись, он таки собрал загнанные под батарею апельсиновые корки и унес их с собой. Хозяйственный, мать его.
А я ушла, глотая слезы, прочь из проклятого отделения, прекрасно понимая, что ничем, совершенно ничем не могу помочь мальчику Мыколе – слепому украинскому сироте, который скорее всего так никогда и не узнает, что кубики круглыми не бывают.
Глава 23
Скелеты в шкафу и уроки французского
Прошло очень много лет, а у меня до сих пор стоит перед глазами маленький Мыкола, его худенькие руки, его полугримаска-полуухмылка и эти проклятые кубики на полу. Судьба Кольки – это мой личный крест, который я, наверное, буду нести до конца дней, мой скелет в шкафу, о котором я буду помнить всегда.
Через полгода в сводке происшествий за сутки репортер отдела криминальной хроники нашел коротенькое упоминание про неопознанный труп ребенка-инвалида без признаков насильственной смерти. Труп нашли у станции метро «Бауманская». Ребенок был бомжом. Слепым бомжом.
Я не знаю, зачем ребята из криминального отдела показали мне эту информацию. Журналисты вообще циники до мозга костей. Думаю, они даже не поняли, насколько меня может ранить это знание.
Прорыдала тогда весь вечер, потом напилась как сапожник и поклялась уйти из журналистики, раз я не в состоянии творить добро и хоть как-то менять мир к лучшему. Через некоторое время мы действительно уехали в Германию и с репортерским ремеслом было покончено.
Неправда, что только у врачей есть свое маленькое кладбище. Оно есть у каждого из нас. Периодически мы приходим туда, подкрашиваем оградки серебряной краской, ставим стакан с водкой, накрытый краюхой хлеба, и поминаем наших усопших. Поминаем по-настоящему, искренне и от души.
Мальчик Мыкола так и остался на моем маленьком кладбище. И простить себе это я не смогу.
Но, к счастью, наша реальность великолепна именно своей полосатостью. За черным, как ни крути, идет белое. И я с гордостью могу сказать, что в активе у меня есть несколько если не спасенных, то во всяком случае подлатанных жизней, несколько судеб, которые благодаря мне и при моем участии удалось выровнять.
Было это много позже, уже в Германии, вскоре после того, как мы с партнерами открыли собственную юридическую практику. Разумеется, я сама ни за что на свете не решилась бы открыть свою контору. Страшно, муторно, да просто сложно, наконец. Иностранке, с неидеальным немецким, в чужой стране… Мрак.
После окончания университета я некоторое время поработала по найму, но очень быстро поняла, что непокорный мой нрав с трудом приживается в строгих корпоративных структурах, что соблюдение иерархии для меня равносильно ношению «пояса верности» – если очень надо, то нацеплю на себя сбрую и даже буду носить. Но и согрешить при случае не откажусь. Не благодаря, а вопреки.
И тут на моем пути встретилась Мелисса. Мы столкнулись в суде во время одного процесса, обменялись визитками, чуть позже созвонились, встретились, и все завертелось. За то, что мне хватило духа уйти с насиженного места и решиться затеять что-то свое, нужно благодарить именно ее – коллегу и партнершу, ставшую впоследствии близкой подругой.
Мелисса уговорила меня в уйти на вольные хлеба и открыть вместе с ней и ее коллегой Кевином адвокатское бюро. С Кевином они работали много лет в одной юридической консалтинговой компании, знали друг друга как облупленные и одновременно решили уйти из фирмы и основать свое дело.
Для полной гармонии им не хватало третьего. В бизнесе, как это ни банально звучит, «соображать на троих» поначалу намного надежней, чем вдвоем. Не говоря уже о том, чтобы решиться на такой ответственный шаг в одиночку. Они искали молодого юриста, имеющего опыт работы с семейным правом. Тут им и подвернулась я – рвущаяся в бой идеалистка, не готовая быть винтиком в корпоративной машине. Мы провели с Мелиссой и Кевином несколько часов за обсуждением текущих дел, и решение было принято.
Мелисса была юристом экстра-класса и при этом очень экстравагантной, эпатажной женщиной. Как в ней уживались эти две ипостаси – одному богу известно.
Я даже не буду ее описывать. Расскажу только один эпизод из ее жизни, и все станет понятно.
Мелисса попала в классическую ситуацию, десятки раз встречающуюся в литературных и прочих произведениях самого разного пошиба. Эдакий компот, лихо замешанный на страсти, банальности и пошлости, с которым хоть раз в жизни в той или иной степени сталкивалась добрая половина половозрелых особей обоих полов.
Вернулась Мелисса из командировки на сутки раньше обещанного срока, открыла дверь своим ключом, разделась, сбросила шпильки, переобулась в домашние тапочки с кисточками, сняла пиджак от костюма и пошла наверх, в спальню. И нет бы ей, растяпе, обратить внимание на то, что у гаража мужнина машина стоит – в совершенно неурочное время. Но нет, она ничего не заметила. Поднимается она в спальню, приоткрывает дверь, а там…
Я совершенно напрасно делаю эффектную паузу, ибо там, в спальне, ничего из ряда вон выходящего не происходило. Ничего такого, о чем бы потом написали в газетах. Там не было ни ежегодного сборища мормонов, ни сатанинского шабаша, ни летающих тарелок, ничего выдающегося. Там был всего лишь ее тогдашний муж – вполне еще молодой, перспективный преподаватель французской литературы. Со студенточкой. В неглиже, уж простите. И они там… в общем, не в шахматы играли.
Мелисса сначала ойкнула – девочка совсем молоденькая, чуть за двадцать (а ей самой к тому моменту уже перевалило хорошо за тридцать), стройненькая и внешне очень распутная. Есть такие женщины, к которым лучше всего подходит определение «порченая». Такой сексапил, который ослепляет и заставляет мужчину превращаться в самца. Что не есть плохо само по себе. Если бы не маленькая деталь – дело происходило на самой что ни на есть Мелиссиной кровати, с законным супругом.
