вышедший из моды, с поцарапанным корпусом и неуклюжей ручкой настройки.
«Неважно живут, — подумал Илька. — Обстановочку давно пора менять… А гонору сколько! Или из-за этой вот исчерченной карты на стене? Тоже мне, великий исследователь Черного моря…»
Миша между тем разостлал на столике старый белый халат матери, висевший на гвоздике у окна, и осторожно достал из сумки куски амфоры.
— Что это? — Катран дотронулся до чего-то твердого, черно-коричневого, вроде смолы, на донце амфоры и поднес палец к носу.
— Не знаешь? — удивился Костя. — Честно?
— Честно.
Катран по-рачьи вращал глазами.
— Ребята, держите его за руки. Сейчас он упьется от запахов и снова раскокает амфору.
Илька с Толяном переглянулись.
— Не верите? — допытывался Костя. — Нет? Ведь это же не смола, это то, что осталось за две тысячи лет от вина.
— Ну? — открыл рот Вася.
— Да, да, и в одном запахе тысяча градусов!
— Не бойся, — засмеялся Миша, — на этот раз ты не упьешься: греки добавляли в амфору смолу, чтобы вино не прокисало и скорее старело.
— А ты откуда знаешь? — тут как тут подоспел Илька и оглянулся на ребят.
— Потому что он самый умный, — ядовито сказал Толян.
Миша недовольно посмотрел на него. Костя с Катраном улыбнулись, а Илька словно взорвался:
— Как же… это весь Скалистый знает!
— Об этом после, — сказал Миша Ильке, — а сейчас бери горло — и не урони. И все берите по куску — и пойдем к крану отмывать.
Илька фыркнул, взял гнутую ручку с горлышком и с презрительным лицом вышел из комнаты.
— А ты, — сказал Миша Васе, — беги в хозмаг за бээфом, купи два тюбика, вот тебе полтинник…
Через день автостраду у кинотеатра «Волна» пересекла группа мальчишек. Впереди, все с той же кожаной сумкой в руке, шел Миша.
— А что я говорил! — кричал шагавший за ним Катран. — Как новенькая! И воду не пропускает. А то, что не очень красивая, со швами, — ничего.
— А может, нальем полную сухого вина? — сказал Костя. — И принесем Федору Михайловичу — подарок от древних эллинов, и поручим передачу амфоры их дальнему, растрепанному потомку товарищу Катрану?
— Не возражаю! — Катран еще пуще взлохматил рукой черные волосы.
— Куда нам, — заныл Вася, — где столько денег возьмем? Ведь бутылок десять войдет. По ноль семь. И потом, Федор Михайлович терпеть не может пьянчуг.
Они остановились у небольшого дома в тихом зеленом проулке, в котором мало жило курортников, потому что до моря было отсюда далековато, прошли через калитку во двор, и тетя Ася, жена Федора Михайловича, мывшая крыльцо, сказала, что он куда-то ушел и когда вернется — неизвестно.
Этого ребята ждали меньше всего.
— Может, поищем по Скалистому? — предложил Костя.
— С амфорой? Еще чего скажешь! — оборвал его Катран. — И где его искать?
— Тогда отнесем ее домой и сделаем второй заход, когда он вернется, — сказал Костя.
— Так и будем бегать? — отозвался Миша. — А если он вернется поздно вечером? Давайте уж прямо отнесем в музей, а потом приведем Федора Михайловича и, ни о чем не предупредив, покажем… Вот поразится! Это еще лучше, чем так показать… Правда?
— А вдруг он не поверит, что нашли ее именно мы? — спросил Вася.
— Этого не может быть! И вообще в музеях делают надписи — кто, где, когда нашел, особенно если экспонат — подарок, — объяснил Костя, как будто всю жизнь только тем и занимался, что дарил разным музеям страны подарки.
Вот и здание музея. Старое, кирпичное, еще довоенное.
— А может, лучше школе подарим? — тоскующим голосом сказал вдруг Вася. — И объясним, что нами руководил Федор Михайлович?
— Ну нет уж! — возразил Костя. — Врать нельзя… И потом, кто ее увидит в школе? Одни ученики…
— Прекратить дискуссию! — обрезал их Илька. — Музей — это рангом повыше и чести больше, а в школе мы и так расскажем, что и как…
За дверью музея с билетной книжкой на столике сидела тетка в синем халате.
— Молодые люди, билетики!
— Мы новый экспонат принесли, — сказал Миша и внушительно покачал перед столиком сумкой. — Хотим передать музею.
Тетка подозрительно посмотрела на него, подошла и заглянула в сумку:
— А и правда что-то приволокли… Тогда пройдите двое (из группы сразу выскочил Катран) в комнату на втором этаже. Остальные могут подождать здесь…
И в это время Катран увидел, как из музея вышел тот самый толстый мальчуган с сестрой.
Катран страшно обрадовался им:
— Здорово, приятель! Не сердись, что не позвали тебя тогда!.. Сами едва вместились…
— Да что вы, — сказал Одик, — я понимаю.
— У него с детства полное отсутствие гордости! — заявила девочка и передернула плечиком.
— Я тебе! — пригрозил мальчуган, но в светлых глазах девочки мелькнула усмешка.
— Тронули, — сказал Миша и, прижимая к груди сумку, осторожно, чтоб не споткнуться и не упасть на ступеньках, пошел наверх.
За ним огромными скачками понесся Катран.
Ребята стояли у порога и смотрели на узкую, убегавшую вверх лестницу.
— Хорошо получилось? — спросил у Васи Одик. — Склеилась?
— Лучше новой! Бээф намертво схватил. Я покупал его. Только вот отмыть всю не удалось. Илька советовал потереть кирпичом, да Миша был против: нельзя историческую вещь портить…
— Прикуси язык! — крикнул Илька. — Своего мнения у тебя нет, только и умеешь чужие мысли повторять.
— Можно немножко помолчать? — спросил Толян; все замолкли, и стало очень тихо.
Минуты через три вверху на лестнице раздались шаги. Были они громкие, тяжелые и частые — ну никак не шаги Миши с Катраном! И тут ребята увидели спускавшиеся сверху начищенные сандалеты с медными пряжками, потом чесучовые брюки, пиджак, белую вышитую крестом рубашку и багровое лицо.
И уже сзади, за плечами этого человека, послышались дробные ребячьи шаги.
Человек в чесучовых брюках, неровно дыша, ворвался в первый зал музея, стремительно дал круг, вернулся к выходу и возбужденно сказал:
— Так… Прекрасно… Все на месте…
— А вы что думали? — отчужденно, весь бледный, насупленный, спросил Миша.
— Ничего, дорогой, ничего… В нашей работе всякое случается… Народ нынче пошел ловкий. Ученый. Спасибо, что пришли, но в амфорах мы не нуждаемся — уже есть три штуки. Хватит с нас… — И застучал сандалетами с медными пряжками, поднимаясь по лестнице, и Одик увидел его желтоватые, болтающиеся на ногах, сильно измятые чесучовые брюки. И поежился: что теперь будет?
Ребята в дверях молча расступились, пропуская Мишу с Катраном. Миша был обескуражен, а у Катрана от ярости прыгали губы и дергались щеки.
— Ну хорошо, хорошо, я покажу им еще… Покажу! Ведь ничего же не просили за нее… Ничего!
Он почти кричал, и Миша тащил его за руку подальше от музея, точно не хотел, чтобы музейные служители слышали их.
