— Ничего. Так просто… Дело одно тут задумал, да сорвалось. Во все суется Мишка… Ну что ему надо?
— А ты первый раз это замечаешь? — шепотом, чтобы никто больше не слышал, спросил Илька. — Первый раз, да? Не понимаю, как ты терпишь это.
Катран мрачно молчал.
— Я всегда считал, что у тебя есть характер, — продолжал Илька. — Ты, такой умный и храбрый, перед ним как ягненок!
— Уйди! — рявкнул Катран так, что даже Толян обернулся.
Несколько минут Илька молчал, потом сказал:
— Напрасно ты, Жора, сердишься… Разве я обидел тебя? Я просто хотел сказать, что другие тебе и в подметки не годятся, а ты должен подчиняться им… Но все это ерунда… Слушай, ты не хочешь слетать на вертолете в Кипарисы? Там, говорят, «Великолепную» еще крутят…
— Кто ж не хочет! — на миг загорелся Катран, но тут же опомнился. — А на какие шиши?
— Не беспокойся. Это для меня не проблема.
— Не знаю, — вяло сказал Катран, и Илька понял, что Жорка, всегда энергичный и напористый, сейчас почти ручной.
— Я к тебе через час зайду, — сказал Илька.
Возле ресторана «Якорь» он оторвался от компании и скользнул в широкую дверь под огромной, выгнутой из стеклянных трубок эмблемой якоря — по вечерам она ослепительно и призывно пылала голубым неоновым светом, а сейчас едва была заметна. Народу в это время в залах было маловато, зато во внутреннем уютном дворике, под прямыми темно-зелеными кипарисами, мест свободных не было. Илька сразу увидел отца, но не побежал к нему: отец принимал заказ. Он стоял в знакомой почтительной позе у столика и вписывал в блокнотик все, что просил у него пожилой человек с суровым лицом, в костюме стального цвета. Иногда тот советовался с молодой красивой женщиной, сидевшей рядом, и отец с застывшей улыбкой терпеливо ждал в прежней, слегка согнутой, покорной позе, хотя изрядно выпившие парни в ковбойках, сидевшие за другим столиком, подзывали его громкими криками: «Официант, подсчитайте нам!»
Ильку покоробило: подождать не могут! Отец у него человек опытный и знает, к кому подойти в первую очередь, а к кому — в третью и как с кем говорить. А они требуют. Приняв заказ, отец отнес его на кухню и только после этого вернулся к парням в ковбойках, быстро подсчитал в блокнотике стоимость выпитого и съеденного, оторвал листок и положил на столик. Один из парней, с рыжей бородкой, долго изучал его, потом сунул второму, и тот стал тщательно рассматривать его через толстые, как лупы, очки, словно делал экспертизу. «Вам ходить в столовку самообслуживания у моря, а не в ресторан», — раздраженно подумал Илька. Он торопился, а эти затягивали расчет. Видно, отец сплоховал — не точно определил степень их опьянения и поторопился приписать лишние рубль-два. Он не скрывал от Ильки, что делает это: раз клиент пришел в ресторан, где значительная наценка на все, значит, денежки есть. Заранее не знаешь, кто даст, а кто не даст на чай, вот и приходится самому вмешиваться в это дело и немножко приписывать — за границей, например, народ воспитанный, культурный: все дают чаевые, такая уж там традиция, а у нас не то…
Потом счет перешел в руки третьего — длинноносого и тощего с ремешком фотоаппарата на плече. Тот коснулся носом счета и что-то сказал. Отец взял счет, покраснел и, сильно согнувшись над столиком — спина у него была очень гибкая, — что-то переправил карандашом в счете. «Эх ты, — подумал Илька, — разве можно с такими связываться? Ну теперь извиняйся перед ними…»
Отец и правда стал что-то говорить им. Попробуй не извинись — пойдут к самому «метру», метрдотелю, или попросят жалобную книгу. Конечно, отец из любой ситуации вывернется — не впервые, но зачем понапрасну трепать себе нервы? Ильке стыдно было смотреть, как отец в своей безупречно белой куртке с тоненькой черной бабочкой на нейлоновой сорочке, скорей похожий на артиста эстрады, чем на официанта, оправдывается и что-то объясняет этой шантрапе…
У-у-у, врезал бы им! Таких и на километр нельзя подпускать к приличному ресторану… Даст ли отец теперь денег?
Парни ушли без всякого скандала.
Отец побежал к окошечку и, ловко лавируя между столиками, вернулся с подносом — его он держал, как цирковой жонглер, в одной руке — к мужчине в стальном костюме. Расставил на столе бутылки с рюмками и холодную закуску и, как положено, стоя за их спиной, аккуратно налил из бутылки в тонкие рюмочки вино: разумеется, вначале даме, потом мужчине, изогнулся, что-то сказал им и понесся к другому столику рассчитываться с молодым капитаном третьего ранга…
«Ну что это за жизнь — бегать и прислуживать, и так до старости лет? — с горечью подумал Илька. — Ведь не мальчишка давно. А что иногда щедро дают чаевые — это ерунда. Нет того, чтобы устроиться посолидней, чтобы знать себе цену и уважение других». Ильке такая жизнь не улыбалась. Илька не будет на побегушках. У Ильки есть гордость и честь.
Мимо Ильки проходили официанты — у них работали только мужчины — и приветливо кивали ему. Пришлось еще подождать, пока отец рассчитается с одним-другим. Лицо у него при этом было очень любезное. Илька уже терял терпение, но ждал, потому что ему очень нужны были деньги. Он ведь вышел из возраста этой мелюзги, которой распоряжается Мишка. Зачем мелюзге деньги? Чтобы полизать сладенькое мороженое да сбегать в киношку… А ему, Ильке, иногда хочется и покурить, особенно по вечерам, когда он расхаживает по Скалистому со взрослыми ребятами, и хочется купить шерстяные немецкие плавки с карманчиком на «молнии» и белой рыбкой, которые он видел недавно у отдыхающего, снявшего у них комнату. Да и вообще без денег в Скалистом никуда. Проголодался под вечер — ступай на террасу кафе, возьми бутылку «Жигулевского» с порцией сосисок, развались в кресле, попивай из стакана, жуй да поглядывай, как сверкает море, как галдит пляж и ходят голубые катера… Шикарно! Но сегодня деньги нужны были не только на это. Точнее, совсем не на это. Как-то так получилось, что друзей у него в Скалистом оставалось маловато. Лучшего его дружка, Женьку Лагутина, в прошлом году кое за что упекли в колонию для несовершеннолетних (ничего особенного, немножко подзарабатывал на пляже, сущую мелочишку, ведь больших денег никто на пляж не берет), другой, Фимка Сименков, уехал с родителями в Батуми, остальные же сверстники были скучны ему. Так что Ильке ничего не оставалось делать, как водиться с этой ребятней: все-таки мальчики были ничего — живые. Особенно Катран с Костей — веселые, хваткие, — и Толян не промах, хоть и молчит все время. Да и сам Мишка не из трусливых, но уж очень ломается, и он его терпеть не может за это. Ну хорошо, ловят крабов, таскают на закидушку рыбу, ходят в горы — это понятно, но на что ему сдался этот мыс? Что в нем интересного? Голая скала и нагромождение камней, и только. И чего не приплел он к этому мысу! Героизм, мужество, вечная дружба… Кого только не строит из себя!
А зачем ему эта амфора? Достали с таким трудом, измучились, а много от нее толку? А сколько было вокруг нее болтовни! И Федор Михайлович ему понадобился зачем-то. Мужик-то он ничего, в танке горел под Кенигсбергом, плавает хорошо и знает много разных историй. Но ведь взрослые в душе не считают мальчишек за людей и при первом же удобном случае продают их. И он, Федор Михайлович, сделай что- нибудь не по нему, накапает на них директору…
Как все-таки проучить Мишку с его болтологией? Ребята — они послушные, их можно натаскать, как охотничьих щенят, и для начала прогуляться по совхозным виноградникам, а заодно и пошарить по сараям с сохнущим чаем — его можно неплохо загнать!
Илька давно бы сверг Мишку, выгнал в шею или разжаловал в рядовые, если бы не этот мыс…
Ох, мыс! Лучше и не думать о нем.
Как могут относиться к Ильке ребята, если он не в силах пробраться на мыс? И почему Мишка ни разу не сковырнулся со стены носом в море? Почему не грохнулись вниз Катран с Костей и Толяном? Почему они благополучно пробегают по стене, а он, Илька, куда более умный, ловкий и смелый, в который уже раз едва не сковырнулся и не грохнулся в воду? Полпути проходит — ничего, но потом темнеет в глазах, стена шатается и падает на него, и он едва удерживается на ногах и пятится назад… И все, даже этот сопляк Васька, видят его позор и ликуют!..
Он должен пройти и пройдет!
И все будут слушаться каждого его слова. И этому совсем не помешает, если в его кармане всегда
