будут позвякивать деньжата. Скажем, зной, безветрие, жажда. Они проходят возле палатки с разными напитками. Почему бы ему когда-нибудь не остановиться и не взять на всех одну-две бутылки ледяного яблочного лимонада и не распить? А когда-нибудь можно разориться и на мороженое, которое они так любят: «Налетайте, лижите, разве жалко?»
Ну и тому подобное.
Отец все не подходил к нему. Не замечал или нарочно?
По просьбе Ильки один официант шепнул отцу, и тот наконец подошел.
— Нужно четыре, — сухо сказал Илька, отозвав отца к каменному желобу во дворике, по которому во время дождей стекала вдоль стенки вода.
— Ого! — сказал отец. Его узкое, досиня выбритое лицо со щепоткой черных усиков под носом враз утратило живость. — Ты просишь все больше и больше.
Но Илька по опыту знал, что с отцом нужно мало говорить и ничего не объяснять. И говорить с каменным лицом. Тогда он даст все, что просишь. Конечно, надо знать меру.
— Не прибедняйся, — сказал Илька.
Отец даже слегка возмутился:
— Ты думаешь, я много получаю? Ведь и делиться приходится.
— Отец, только четыре, — повторил Илька. — Срочно нужны.
— Нет, столько не могу… Два с полтиной, в крайнем случае трешку…
— Официант! — крикнули от столиков.
— Меня зовут. Вот три, — засуетился отец.
— Не нужно, — холодно произнес Илька. — Я подожду.
— Больше не смогу.
— Дашь, — сказал Илька, глядя в гибкую спину убегающего отца.
Илька этого не хотел, но когда отец опять подошел к нему, пришлось пустить в ход последнее. Он сказал:
— Я ведь могу кое-что рассказать матери о твоих поездках с приятелями к водопаду.
— На, и отстань! — Отец, спрятав руку за спину, чтобы никто из сослуживцев не заметил, ловким движением сунул ему в ладонь две бумажки и побежал за подносом.
Глава 13
ПЕЛАГЕЯ
Одик с сестрой возвращались домой.
У калитки стоял Виталик с тремя незнакомыми мальчиками. Наконец-то!
А то можно было подумать, что, кроме индюков, ему и дружить не с кем. Мальчики о чем-то говорили. Они были чисто одеты, аккуратно причесаны и с вежливыми глазами.
— Привет, — сказал Одик, направляясь к калитке.
Мальчики уступили им дорогу и сразу замолкли.
— Приходите еще, — услышал Одик за спиной. — Я вам не то покажу…
Не успел Одик с сестрой дойти по дорожке до дому, как Виталик догнал их.
— Гости были? — спросил Одик.
— Да… Очень хорошие мальчики. Видел Сережу Рукавицына? Он в панамке и вышитой рубашке. Его папа директор «Горняка».
— А что это?
— Ну и память у тебя! Ведь говорил же, есть такой дом отдыха, и они большие друзья с моим папой.
— А-а, — сказал Одик. — А кто другие ребята?
— Разные… Папа Вити работает в городском… — И вдруг, подумав о чем-то другом, Виталик спросил: — А вы что, дружите с ними?
— С кем? — спросил Одик.
— Да с этими… Они на всех тут наводят страх… Мы с папой ненавидим их.
— Значит, это другие, — сказал Одик. — Мои знакомые искали амфору в бухте.
— И ты им веришь? — Виталик с жалостью посмотрел на него, склонил голову и почесал плечом ухо.
— Я сам видел. Они все время ныряли и достали ее, а сегодня носили в музей. — О том, как их приняли в музее, он умолчал.
— Делать им больше нечего, — сказал Виталик. — Бездельники. Нахалы.
Одик перевел разговор на другое. Он до сих пор, признаться, не мог до конца понять, почему Виталик и все его семейство так не любят мальчишек. Он снова решил позвать его к морю. Виталик сказал, что сходить он не против, надо только дождаться механика из телеателье: иногда на экране телевизора прыгает изображение.
— А Пелагея ведь дома.
Виталик посмотрел на него как на недоразвитого.
— Доверься ей! Вечно испортит все и напутает.
— Но она ведь старенькая уже.
— Много ты знаешь! Пятьдесят три — разве это старость?
Одик поразился: ей пятьдесят три? А он думал — семьдесят, не меньше!
— Отлынивает от работ: таких больше нет в папином семействе.
— А она что, ваша родственница?
— Немножко. — Виталик замялся. — По папиной линии.
— Кем же она приходится папе?
— Сестра… Только ты не думай — у них ничего общего нет… Папа энергичный и умный, а она… — Он вдруг словно прикусил язык: из-под черешен вынырнула Пелагея в неизменном белом платочке и длинном, до земли, темном грязном платье; лицо у Виталика сразу застыло. — Тебя кто звал? Подслушиваешь все?
Одику стало стыдно за него. А если бы слышал Георгий Никанорович, как он разговаривает с Пелагеей? Хоть бы его, Одика, постеснялся.
— Зачем мне, детка, подслушивать тебя, — сказала тетка и почему-то показала большой палец правой руки. — Я сымала с ящика с-под клубники крышку…
Виталик вдруг захохотал и с торжествующим видом посмотрел на Одика.
— Когда ты говорить правильно научишься? Какой уж год из деревни, а все «сымала», да «лётают», да «наскрозь»…
У Одика что-то заныло внутри.
— Ну чего тебе? — спросил ее Виталик. — Что из того, что ты «сымала» крышку?
Пелагея опять показала большой, черный, весь в земле палец.
— Скабку загнала… И несподручно левой вытянуть… Как бы не заядрило…
Виталик сморщился и посмотрел на ее палец.
— Иди мой руку, и только живо, а то мне некогда.
Пелагея отвернулась от них и косовато, левым плечом чуть вперед, как всегда ходила, скрылась в зелени сада.
— Ну зачем ты с ней так? — спросил Одик. — Ведь обиделась, наверно.
— Она? — искренне удивился Виталик. — Ты ее не знаешь! Устроилась на тепленькое место, питается почти так же, как и мы, а никакой благодарности. Будто папа обязан был брать ее из деревни и поить- кормить до смерти. Он думал, она будет его помощницей, а она… Она и занозу эту засадила-то нарочно, чтобы не работать.
Одик был ошеломлен и не знал, что сказать.
— А мне жалко ее, — проговорил наконец он и вздохнул. — Она такая худая.
