— Представь себе, не интересовался. — Гошка тут же перевел разговор на другое: — Не хочешь в кино?
— Билета нет, да и не пустят, — вяло проговорил Славка, — детей до шестна…
— Балда, — нежно сказал Гошка, — как будто вчера на свет родился! Ты больше слушай, что пишут. Хочешь, мы враз обтяпаем это дельце? Ну? Только скажи. — Гошкины глаза загорелись энергией и готовностью.
— Нет, — ответил Славка и зевнул, — как-нибудь в другой раз. Спать хочется… А я уж думал, ты родственник того Фетисова…
— Отстань ты от меня! — огрызнулся Гошка и, не пожав даже на прощание руку, скрылся в толпе.
И они опять несколько недель не встречались. Больше Славка не старался увидеть Гошку, но все эти недели он не забывал разговора с ним. Было ясно, что Гошка скрывает какую-то тайну и никакими клещами из него не удастся вытащить ни слова. О Фетисове Славка спрашивал отца, но тот не знал о нем ничего. И мальчик почему-то решил про себя, что улица названа по имени одного из знаменитых подводников, погибших в годы войны на Севере.
Все выяснилось через месяц, когда в школе начались занятия. Над их классом шефствовал экипаж одной из подводных лодок, и ребята частенько бывали в матросском береговом кубрике. Они вместе сидели в кино, играли в китайский бильярд, ходили в спортзал. Как-то раз, когда ребята собрались в Ленинской комнате соединения, старый подводник, капитан первого ранга Гришин, несколько лет уже служивший на берегу, рассказал мальчишкам и девчонкам Славкиного класса о войне. Гришин служил на одной из лодок штурманом и не раз ходил в опасные рейсы к норвежским фиордам, где базировался немецкий флот. Лодка торпедировала вражеские транспорты, уходила от глубинных бомб, которыми забрасывали ее эсминцы и сторожевики.
Она подходила к базе и из пушки салютовала: сколько выстрелов — столько кораблей противника пустила она ко дну. Она швартовалась у пирса, вся обледеневшая: с лееров ограждения боевой рубки свисали гигантские сосульки, тяжелые литые бороды льда, на палубе темнели скользкие намерзшие бугры.
Из рубочного люка появлялись люди, заросшие щетиной, измученные недосыпанием и вечной опасностью, недостатком свежего воздуха и питьевой воды, но всегда насмешливые и непреклонные, надежные и спокойные, люди ратного труда…
— Товарищ капитан первого ранга, — вдруг быстро спросил Славка, — а кто такой был Фетисов?
Командир повернул к нему седеющую голову:
— Ваня Фетисов? Ты о нем спрашиваешь?
— У нас есть улица такая.
— Ну-ну, его имя и присвоили улице… Имя Вани Фетисова, североморца…
— Он был командиром лодки? — продолжал атаку Славка.
— Нет, — ответил Гришин, — он был старшиной первой статьи, рулевым-сигнальщиком. Его хорошо помнят ветераны. О нем много писали во время войны, когда наградили двумя орденами Красного Знамени. Он был замечательным человеком, смелым, веселым, добрым и очень сильным. Когда он был на вахте — сидел на ходовом мостике, на руле, и наблюдал за небом и морем, — ничего не могло укрыться от его глаз. Помню, мы с ним вместе были на мостике. Вокруг вроде тишина и покой, да вдруг слышу голос Фетисова: «В пяти кабельтовых по правому борту — предмет. Подозреваю, что мина».
И не ошибся. Круглая, утыканная рожками взрывателей, похожая на огромный каштан в кожуре с пупырышками, видно, сорвавшаяся с минрепа — это такой трос, соединяющий мину с ее якорем, — мина неслась на лодку. Вовремя уклонились. Непонятно каким образом, но видел он очень далеко и все, буквально все замечал: и разбитую шлюпку, и одинокую бочку в море, не говоря уже о самолетах или кораблях противника, когда они находились так далеко от лодки, что казались не больше пылинки. Спокоен. Молчалив. Лишь изредка обратится: «Товарищ лейтенант, разрешите закурить».
Как-то раз вышли у нас из строя вертикальные рули. Время тревожное. Над морем летают самолеты… Так и так, объяснил командир команде, положение рискованное, нужно вылезти на корму и починить рули. Если поблизости появится самолет, лодка срочно погрузится. Самолет, скорее всего, появится… Кто согласен?
«Я», — ответил Ваня Фетисов.
И больше ни слова не сказал.
Одели его потеплее, дали инструменты, веревку — привязаться к лодке, чтоб волна не смыла. Он кивнул ребятам и полез, загремел ногами о стальную палубу. Все замерли: почти на гибель посылают человека. Целый час окатывало его ледяной водой, кололо брызгами, прижимало ветром, а он, как малый бугорок, скорчился на корме, примостился, прижался к стальному корпусу и работает. Минут через сорок кончил и, держась за леер, подошел к пушке, взобрался по трапу на мостик, и здесь голос: «Воздух!» Это значит — фашистский самолет. Скатились мы кубарем в рубочный люк, задраили его, заработали насосы, нагнетая в цистерны быстрого погружения воду, и вот мы уже на глубине…
Лишнюю минуту задержался бы Ваня с ремонтом — погрузились бы без него. Крепка у моряков дружба, да боевым кораблем нельзя рисковать: война в самом разгаре, а лодок-то тогда у нас было маловато…
— А когда же он погиб? — не смог удержаться от вопроса Славка.
— Погиб он через год. Во многих еще походах участвовал и не раз выручал экипаж из беды. Потом мы стали на ремонт. Другая лодка нашего подразделения уходила из базы с заданием перехватить немецкие транспорты с оружием. Да случилось так, что в их команде заболел и списался в госпиталь рулевой- сигнальщик. Ваня Фетисов сидел в командирской каюте, когда явился командир уходящей лодки.
«Так и так, говорит, выручи опытным сигнальщиком, вы ведь пока на отдыхе, через четыре денька верну живым-невредимым, да еще, может, с орденом».
Тут и встал со стула Ваня:
«Разрешите мне, товарищ капитан третьего ранга. Только не за орден, а так…»
Посмотрел на него наш командир, закинул ногу на ногу, помолчал и медленно произнес:
«Не возражаю».
Ушла лодка из губы, радировала о потоплении двух транспортов и не вернулась. Как ждали мы ее! Без конца звонили оперативному дежурному, бегали на берег. Нет лодки. Нет, и все. А когда минула неделя, всем стало ясно: больше ждать нечего. Вот и назвали уже после победы улочку его именем, чтобы хоть какая-нибудь память осталась о нем…
— А он старый был? — спросил кто-то.
Капитан первого ранга печально улыбнулся:
— Для вас, может, и старый, а вообще почти мальчишкой был: чуть за двадцать…
— Молодой, — вздохнул Славка и прикинул, что через каких-нибудь восемь лет он достигнет его возраста, того возраста, когда люди совершали подвиги, заслуживали высшие боевые ордена и их именами назывались улицы, школы, корабли.
И вдруг ему в голову совсем неожиданно пришла новая мысль, и он спросил у капитана первого ранга, какое у Фетисова было отчество.
Гришин, пытаясь вспомнить, шевелил губами, смотрел в окно, но припомнить не смог.
— Ваня был в таких годах, когда только по имени зовут. Это в архиве надо узнать или у его дружков, если они остались.
Чувствуя, что ребята всерьез заинтересовались Фетисовым, капитан первого ранга посоветовал им сходить в комнату Боевой славы соединения и посмотреть на его портрет.
…На стенах комнаты висело множество портретов подводников — фотоснимков военных лет: вот экипажу лодки у пирса вручают гвардейское знамя, вот моряки обкалывают ломиками лед с палубы только что вернувшегося корабля, вот лодка отошла от пирса и с ходового мостика ее машет знаменитый командир лодки, Герой Советского Союза, потопивший двенадцать судов противника, ныне контр-адмирал.
Лодки тогда были старомодные, с орудиями на палубе, у боевой рубки. Сейчас таких не строят.
Были в комнате Боевой славы пожелтевшие вырезки газет, дарственные книги писателей, бывших в войну на флоте, макеты легендарных лодок, уцелевшие личные вещи погибших командиров, красные
