На фотографии была запечатлена молодая девушка. Немного смущенная, она стояла на фоне традиционного пейзажа фотостудии — пагоды и нескольких пальм. Она была в нарядной одежде, а волосы ее украшал цветок. Присутствие фотографа ее явно сковывало, но на губах все же играла робкая улыбка, а в больших строгих глазах мерцали лукавые искорки. Она была очень маленького роста, но очень стройна.
— Какое очаровательное дитя, — сказал я.
Тогда Мастерсон вытащил из шкатулки еще одну фотографию. Девушка сидела с грудным младенцем на руках, а рядом, робко положив ей руку на колено, стоял мальчик. С застывшим от ужаса лицом он смотрел прямо перед собой, потому что не мог понять, что это за аппарат и зачем человек позади него прячет голову под черную тряпку.
— Это ее дети? — спросил я.
— Наши с ней дети, — ответил Мастерсон.
Тут вошел слуга и объявил, что бранч готов. Мы прошли в гостиную и сели в кресла.
— Даже не знаю, что нам подадут. После ее ухода все в этом доме пошло кувырком.
Открытое, румяное лицо его помрачнело. Я не знал, что ему ответить.
— Я так голоден, что с радостью съем все, что угодно, — рискнул я.
Он не сказал на это ни слова, и тут же перед нами поставили по тарелке жидкой каши. Я добавил себе немного молока и сахару. Съев пару ложек каши, Мастерсон отодвинул тарелку в сторону.
— Ах, черт, и зачем эти фотографии попались мне на глаза! — воскликнул он. — Я ведь нарочно убрал их подальше.
Я не хотел проявлять любопытство и вытягивать из него какую-то тайну, которую он не хотел раскрывать, но еще менее желал я проявить полную незаинтересованность, тем самым лишив его возможности излить мне душу. Люди, с которыми мне доводилось беседовать где-нибудь в заброшенном поселке в джунглях или даже в величественном, прочном доме — своеобразной одиночке посреди кишащего китайцами города, — часто рассказывали о себе такие истории, которые, я уверен, они не рассказывали ни одной живой душе. Я был для них всего лишь случайный встречный, которого они видели в первый и, видимо, в последний раз, странник, ворвавшийся на мгновение в их монотонную жизнь, и жгучая жажда общения заставляла их раскрывать мне свои сердца. За один такой вечер (на столе — бутылка виски и сифон, светит карбидная лампа, а вокруг — враждебный, необъяснимый мир) я узнавал об этих людях больше, чем если бы знал их десять лет. В этом одна из основных прелестей путешествия, если, конечно, вас интересует человеческая натура. И когда вы наконец уходите — утром рано вставать, — иногда эти люди вам говорят:
— Боюсь, я вам до смерти наскучил со всей этой чепухой. Я не говорил так много почти полгода. Но теперь я выговорился, и на душе стало легче.
Слуга забрал пустые тарелки из-под каши и принес взамен по куску жареной рыбы серого цвета. Рыба была холодная.
— До чего дрянная рыба, — заметил Мастерсон. — Из речной рыбы я признаю только форель. Единственное, что мы можем сделать с этой — залить ее вустерским соусом.
Он обильно полил соусом свою порцию и протянул бутылку мне.
— Она была чертовски отличная хозяйка, моя малышка. Когда она жила здесь, я питался, как боевой петух. Да если бы повар только посмел такую мерзость приготовить, она бы его тут же из дому выгнала.
Он улыбнулся, и я заметил, что улыбка была очень нежной. Лицо его стало кротким и озарилось добротой.
— Знаете, мне очень больно было с ней расставаться.
Теперь было совершенно ясно, что он хочет рассказать свою историю, и я без колебаний предоставил ему эту возможность.
— Вы поссорились?
— Нет. Вряд ли это можно назвать ссорой. За пять лет, что она прожила со мной, у нас даже маленьких размолвок не было. Существа с более мягким, уживчивым характером я в жизни не встречал. Казалось, ничто не может вывести ее из себя. Она всегда была весела и жизнерадостна. Улыбка не сходила с ее губ. Она всегда была счастлива. Впрочем, тут нет ничего удивительного — для счастья у нее было все. Я к ней очень хорошо относился.
— Не сомневаюсь в этом, — вставил я.
— В этом доме она была полной хозяйкой. Я ни в чем ей не отказывал. Кто знает, будь я с ней более жесток, может, она бы и не ушла.
— Вы заставляете меня произнести банальную фразу о том, что поведение женщин объяснить невозможно.
Он с укоризной взглянул на меня, и в улыбке, блеснувшей в его глазах, промелькнуло опасение.
— Вам не будет скучно, если я расскажу о том, что произошло?
— Конечно, нет.
— Так вот, однажды я встретил ее на улице, и она как-то сразу мне понравилась. В жизни она гораздо лучше, чем на фотографии. Может, глупо говорить так о бирманке, но она была словно бутон розы, не английской розы, нет, с английской розой она имела так же мало общего, как стеклянные цветы на понравившейся вам шкатулке — с цветами настоящими. Она была похожа на розу, взращенную в восточном саду, розу необычную, экзотическую. Никак не могу ясно выразить свою мысль.
— Ничего, — улыбнулся я, — мне кажется, я вас понимаю.
— Она встретилась мне еще два или три раза, и я узнал, где она живет. Я послал своего слугу на разведку, и он выяснил, что родители охотно отпустят ее ко мне, если мы договоримся об условиях. Торговаться я не собирался, и вопрос решился в мгновение ока. В честь такого события ее родители дали ужин, и она перешла жить ко мне. Разумеется, я принял ее как жену и доверил ей полностью вести хозяйство. Я велел слугам беспрекословно выполнять ее приказы и сказал, что, если она на кого-нибудь из них пожалуется, тот с треском вылетит вон. Знаете, некоторые из наших держат своих девушек в комнатах для слуг, и, когда они уезжают по делам, этим бедняжкам здорово достается. По-моему, это просто отвратительно. Если уж вы завели себе девушку, то, как минимум, должны следить за тем, чтобы ей у вас хорошо жилось.
Хозяйство она вела — лучше некуда, и я был страшно доволен. Она держала дом в абсолютной чистоте — нигде ни соринки. Она мне экономила деньги и не позволяла слугам грабить меня. Я дал ей несколько уроков игры в бридж, и, поверите ли, она научилась играть черт знает как здорово!
— И она любила играть в бридж?
— Обожала! А как она умела принимать гостей! Любая герцогиня могла бы позавидовать! Вы знаете, у этих бирманок прекрасные манеры. Иногда я просто не мог удержаться от смеха, глядя, с какой уверенностью она принимает моих гостей, правительственных чиновников или, скажем, военных, которые были в Бирме проездом. Если какой-нибудь молодой офицер чувствовал себя неловко, она тут же приходила ему на помощь. Она не была навязчивой или назойливой, просто все время появлялась там, где была нужна, и следила, чтобы все шло хорошо, так что каждый чувствовал себя непринужденно. И еще скажу вам, во всей Бирме никто не умел так здорово готовить коктейли, как она. Люди называли меня счастливчиком.
— Видно, так оно и было, — согласился я.
Принесли кэрри, и, положив себе на тарелку цыпленка и немного рису, я добавил по вкусу разных приправ, разложенных на блюде в маленьких тарелочках. Кэрри был неплох.
— Потом появились дети, за три года она родила троих, но один ребенок умер, когда ему было полтора месяца. На фотографии вы видели оставшихся двоих. До чего забавные создания! Вы любите детей?
— Да. А к новорожденным испытываю странную, просто необъяснимую нежность.
— Знаете, я бы не сказал того же о себе. Не могу похвастаться особым чувством даже к своим собственным детям. Я часто задумывался: а не значит ли это, что я просто негодяй?
— Не думаю. Мне кажется, что любовь, которую многие взрослые якобы питают к детям — не что иное; как общепринятая поза. По-моему, чем меньше дети обременены родительской любовью, тем для них лучше.
