из нее пшеницу.
— Да кто сюда придет, дядя Баграт!
— Ну, так зерно от дождя размокнет.
— Да размокать-то нечему — там пусто, — нехотя проговорил Шалва, поднялся с мешка и медленно, по-медвежьи переваливаясь, вышел из-под дерева.
— Куда ты, Шалико?
Тот не отозвался.
— Слышишь или нет? Куда ты?
Шалва неохотно повернул голову:
— Чего тебе надо? Кончили ведь сеять — вон уже смеркается.
— Какое там смеркается! Просто пасмурно. Погоди, может, еще и дождя настоящего не будет.
— Оставь его, пускай уходит. Все равно сегодня сеять больше нельзя. Только семена загубите и меня зря станете гонять. Лучше торопитесь добраться до дому, а то намокнет ваше зерно, да и на вас самих нитки сухой не останется.
Шалва пошел быстрым шагом через поле.
— Куда это он повернул? Забыл дорогу к Чалиспири?
— Да у него завелась девчонка в Саниоре, так уж он там будет дождь пережидать.
Реваз посмотрел по сторонам, взгляд его остановился на черных, замасленных железных бочках.
— А как же горючее? Здесь оставляешь? — крикнул он вслед убегавшим трактористу и его помощнику.
Баграт оглянулся на бегу:
— Горючее я только что залил… Если не хватит — возьму у Мито Гиголашвили, он там поблизости пашет.
Бригадир повернулся к Шакрии и покачал головой:
— Смотри-ка, убежали! Даже мешки погрузить на арбу не помогли.
— А они для того и убежали, чтобы не пришлось помогать. Ничего не поделаешь — придется тебе позабыть свой бригадирский сан и попотеть вместе со мной. Эх, знал бы я, что придется тащить мешки назад!..
Постепенно темнело. В вышине угрожающе ворчал гром, все снова и снова глухо раскатываясь над облаками. Посыпал мелкий дождик. Усилившийся ветерок хлестал по лицам бригадира и аробщика. Лошадь, напружив шею, с трудом тащила в гору тяжелый груз. Толстый слой смоченной дождем пыли налипал на колеса. За арбой тянулись два светлых следа, четко выделявшиеся на темной, уже намокшей дороге. Следы эти быстро темнели под сеющим дождем.
— А где Автандил? Почему ты так поздно привез семена? — спрашивал Реваз, который шел впереди тележки и вел лошадь под уздцы.
— Лучше поздно, чем никогда. Ты что, недоволен мною? Сказано — пусть собака зайца повернуть заставит, и на том спасибо!
— Тебе — спасибо, а в Автандила спрос другой: я ему поручил привезти семена до полдника.
— У Автандила гости — будущий тесть пожаловал. Вот он и попросил меня вместо него съездить.
— Ну?
— Ну, ну, ну! Что ты пристал ко мне, точно следователь! Как только я достал лошадь, тотчас и поехал. Арба-то была, а запрягать в нее нечего.
— Ты чего раскричался? Давай потише! И арбу и лошадь я Автандилу оставил.
— Ту лошадь, что ты оставил, Георгий Баламцарашвили увел — понадобилось ему на мельницу за мукой поехать.
— Что, что? Георгий лошадь увел? А кто ему позволил?
— Знаешь что, друг? Это я на правое ухо глуховат, а левым, если за Алазани чихнут, я и то отсюда услышу. Почем я знаю, кто позволил? Да и на что ему позволение — он все колхозное добро своим считает.
Реваз замолчал. Через некоторое время, однако, молчание стало его тяготить, и он заговорил снова:
— А эту лошадь где ты достал?
— Достал не я, я только запряг.
— Чья она?
— Безбородого Гогии.
— Что? Гогия лошадь тебе одолжил?
— Ну да, одолжил! Он палкой меня со двора прогнал!
— Так как же?..
— А так, что Шавлего перескочил через забор и увел ее силой. Она там же около дома паслась, на краю виноградника.
— Шавлего что-то в последнее время действует вовсю!
— Заодно он отругал Гогию как следует! В поле, говорит, трактор простаивает, а ты тут развалился и кобылу свою разбаловал! Если, говорит, осенний сев провалится, ты в первую голову будешь отвечать. Гогия оторопел — я-то, мол, при чем? А Шавлего вскочил на неоседланную лошадь и давай оттуда вскачь.
— Ему только покажи коня! Вот уж лошадник! Кстати, что он сказал, узнав, что Нико изодрал на клочки стенгазету? Я же знаю, что все это дело — его затея!
— Что он мог сказать? Улыбнулся и посоветовал нам собрать комсомольское собрание.
— Какой в этом толк?
— Шавлего обещал вызвать из Телави секретаря райкома комсомола и привести на собрание этого… твоего дядю Нико.
Реваз улыбнулся и украдкой глянул на Шакрию.
Тот, держась за перекладину арбы, шел за нею, поглядывая исподлобья на спутника.
— Так, по-твоему, Шакрия, дядя Нико только мой и больше ничей? Ну ладно, раз вы так решили, постараюсь привести на ваше собрание и членов партии, если, конечно, комсомольцы не будут иметь ничего против. Молодец Шавлего! Этот парень начинает понемножку мне нравиться.
— Находишь в нем какие-нибудь недостатки?
— Без примеси и золота не бывает. Ну, может, он и впрямь золотой парень… Очень все хвалят вашу стенгазету. Жаль, я не успел ее посмотреть!
— Не огорчайся, что не видел. Там и тебе досталось немножко.
— В самом деле? А я и не знал. Совсем интересно!
— Ну, не так чтобы очень… Интересно было главным образом дяде Нико.
Когда добрались до верхнего конца виноградника, лошади стало совсем тяжело.
Реваз бросил уздечку, присоединился к Шакрии, и оба стали толкать телегу сзади.
Лошадь кое-как дотащила груз до деревенской окраины и остановилась. Ни понуканиями, ни хворостиной не удалось заставить ее сдвинуться с места.
— Постой, дай ей отдохнуть — шутка ли, столько мешков везти!
Шакрия отошел от телеги и взглянул на небо.
— Хлынь уж или прояснись, чтоб тебе обвалиться! Что слезишься, как плаксивая девчонка!
Реваз в свою очередь посмотрел вверх и заморгал сразу намокшими ресницами.
— Не думаю, чтобы полило по-настоящему. — Он внимательно посмотрел на лошадь.
Впалые бока усталого коняги ходили ходуном. Ноздри его раздувались, две струи влажного воздуха с шумом вырывались из них.
Бригадир отер ладонью мокрое лицо и повернулся к Шакрии:
— Знаешь, что я тебе скажу, Надувной?
— Приказывай, товарищ бригадир. — Шакрия старательно стряхивал воду с рукавов рубахи.
— Мы на этой лошади зерно до склада не дотащим.
