— Слухи еще не доказательство. Повторяю — надо знать человека! — И чувствовать, какие поступки ему свойственны.
— Но он сам сказал дяде Нико при всем бюро, во всеуслышание: дескать, если не отстанешь, еще худшего от меня дождешься.
— Сам сказал, — что он все это сделал?
— Сначала отпирался что было сил, но потом признался: да, говорит, я все это сделал и, если не отвяжешься, еще хуже будет.
— Послушай меня, Теймураз… Я знал одного убийцу, его застали над трупом жертвы, с окровавленным ножом в руках, и приговорили к десяти годам. Он не отпирался: сказал, что убитый оскорбил его жену и он не мог этого стерпеть… Пять лет провел он на Колыме, в тундре. А через пять лет написал в соответствующие инстанции, что теперь с него достаточно, он отвык от пьянства и пора его освободить. Скачала думали, что имеют дело с сумасшедшим. Потом направили комиссию, и… выяснилось следующее. Человек этот был алкоголиком, пил каждый день и никак не мог отстать от вина, хотя обращался к врачам и сам прилагал всяческие усилия, чтобы перестать пить. Случайно он оказался свидетелем убийства.
Виновный скрылся, оставив нож в теле жертвы. И вот этот пьяница вытащил нож из раны и объявил сбежавшимся тем временем людям и прибывшей милиции, что убийца — он. Пять лет немалый срок, и тебе хорошо известно, что заключенных не балуют спиртными напитками. Когда самозванец-убийца заметил, что потребность в алкоголе у него исчезла, он объявил о своей невиновности. Следственные органы потратили на расследование этого дела два года и наконец обнаружили-таки настоящего преступника… С большим вниманием надо относиться к человеческой природе, Теймураз. Нельзя бездумно полагаться на слова человека, надо присмотреться, поразмыслить: а что его вынудило это сказать? Что заставило так поступить? — Шавлего долго в задумчивости ходил по комнате и вдруг повернулся к хозяину. — Да простит меня великий Дарвин, но почему-то я не верю, что происхожу от обезьяны или другого подобного ей животного… Хотя поведение многих моих собратьев наводит на такое предположение.
В изумлении смотрел на гостя Теймураз. Словно в первый раз видел он старого друга. И в душе называл себя «тупицей», «дубиной»: почему все это не пришло в голову ему самому? Потом покачал головой и сказал с сожалением:
— Ты сегодня поистине открыл мне глаза, Шавлего. Я сам теперь возьмусь за это дело. Я сам все расследую и выясню. И если дядя Нико в самом деле… Тогда пусть побережется! Но как же корова, гараж, машина, вино?
— Это дело милиции… Кстати, мне было приятно узнать, что вы восстановили Джашиашвили. А как с начальником?
— Начальнику пришлось собрать пожитки. Серго и председатель райисполкома ездили в Тбилиси.
— Значит, вы выиграли первый раунд. Желаю успеха и в дальнейшем.
— Постой, что ты заторопился?
— А хинкали? Раздумал меня угощать?
— Ах да, совсем забыл… Ростом небось ждет нас не дождется. Сейчас, дай только одену ребенка. Заодно покажем тебе свежий номер газеты. После республиканского совещания передовиков-агрономов мы уже второй раз печатаем портрет вашего агронома.
Лицо у Шавлего внезапно омрачилось. Складка на лбу круто изогнулась, сизо-синеватый шрам принял темно-розовый оттенок.
Теймураз заметил внезапное изменение настроения своего гостя. Выйдя за ним в переднюю, он снял с вешалки его плащ.
— Спасибо, Теймураз… за твое обещание и… за приглашение — на хинкали. Только у меня в Телави еще немало дел… Сейчас вспомнил. Так что передай от меня привет Ростому. А поем я позже — еще не проголодался.
Теймураз застыл в изумлении с плащом Шавлего в руках.
Глава шестая
1
Купрача вытирал полотенцем буфетную стойку, когда вошел Реваз. На шее у Реваза, спереди, висело ружье, он весь согнулся под объемистым ворохом каштаново-коричневой шерсти. Он подошел к стойке, скинул на нее этот ворох, сказал коротко:
— Дай поесть! — и сел за столик поодаль, у стены.
Купрача кликнул повара, а сам достал из-под прилавка бутылку водки.
— Есть у тебя шашлык, Ражден? — спросил он повара, когда тот вышел из кухни.
— Есть, да только он заказан…
— Неважно. Подай его вон на тот стол, а для заказавшего изжарь другой. А потом унеси это мясо.
— Медведь?
— А ты думал — человек? Сам не видишь, что ли? Машо, послушай, Машо! Подай на тот стол хлеб, сыр и зелень. Постой, прихвати вот заодно и бутылку.
Сидел Реваз, опрокидывал стопку за стопкой, закусывал хлебом с сыром и зеленью.
Ражден сам принес с кухни шашлык и подал ему, не срезая, прямо на шампуре.
— Целая туша? Где ты на него наткнулся? Хорош, видно, не старый. Пока вот один шашлык, а там изжарю и поднесу еще. Есть хорошая буглама. Подать? А хочешь чакапули? Свирепый зверь! Счастье твое — вернулся цел и с добычей.
Реваз не отозвался ни единым словом. Он вытер бумажной салфеткой кончик шампура и сунул его в стакан с водкой. Зашипело горячее железо, над стопкой поднялся пар. Реваз ухватил шампур за оба конца и стал зубами отрывать куски жареного мяса. Он ел с жадностью, громко жуя. Догрызясь до горячего шампура, оттопыривал губу, чтобы не обжечься. Зато зубы то и дело позвякивали о железо — зубы у Реваза были белые, точно фарфоровые, удивительно крепкие.
— Пойду присмотрю за шашлыком.
Реваз и на этот раз ничего не ответил. Ражден передернул плечами и ушел.
С каждым новым стаканом пить становилось все приятней. Сладостным теплом разливался алкоголь по усталому телу, растекался по конечностям, расслабляя напряженные мышцы.
Подали во второй раз хлеб и сыр. Поспел и новый шашлык. Сидел Реваз и пил. Ел и пил.
Вдруг он поднял голову, насторожился, застыл. Слух его отметил, как понизился голос разошедшейся было, гармоники и тут же притихло гуденье барабана. Быть может, до его сознания вообще не дошли бы звуки ресторанной музыки, если бы разудалая песня гармоники не превратилась во вкрадчивое мурлыканье, а барабан не покинул, приглушенно урча, стол с пирующими. Реваз поднял голову и проследил взглядом за верзилой барабанщиком, пробиравшимся вдоль стены, — тот теперь еле слышно выбивал пальцами на барабане осторожную дробь.
Реваз удивился. Подумал: может, это какой-то особенный танец, но нет, на пляску не было похоже. Смотрел он, смотрел на верзилу — и вдруг узнал его. И сразу понял, почему тот пытается удрать из столовой.
— Поди сюда! — сказал Реваз.
Барабанщик даже не приостановился, словно не слышал зова.
— Сказано тебе — иди сюда!
Внезапно за всеми столиками смолкли разговоры; воцарилась настороженная тишина.
