очутилась на уровне постели Закро. — А теперь молись!.. Ну, как ты себя чувствуешь, Закро, как пережил эту зиму? Настроение у тебя ничего? Я только сейчас в Тбилиси узнал… Точно меня обухом оглоушили, чуть с ума не сошел, поверь своему Гуджу! Посмотрите, во что превратился такой богатырь по милости этого беса! Одно только слово скажи, голос подай или хоть просто рот раскрой, зевни — и тут же перед тобой горло ему перережу.
Восклицания, поцелуи, ласки — друзья не выпускали больного из объятий, пока изрядно не утомили его. Наконец они отошли от постели, стали в сторонке.
— А теперь говори, что с этим негодяем сделать? В милицию мы решили его не сдавать. На что нам милиция — посадят года на два и выпустят на волю: гуляй себе, живи по своему разумению. Вот след, а вот и сам медведь! Суд, закон — все нам самим известно. И так управимся.
Закро лишь сейчас рассмотрел толком своих гостей-борцов: зугдидского Гуджу Алания, чабинаанцев Майсурадзе и Чиквиладзе, ахметского Киброцашвили и еще одного, незнакомого ему.
Чуть в стороне держался глава и зачинатель всего сегодняшнего предприятия — Бакурадзе; он не сводил глаз с парня, валявшегося на коленях перед постелью раненого.
Кето со страхом следила за тем, как непрерывно менялось выражение лица Закро под влиянием физической боли и волнения, как это лицо заливали попеременно то румянец, то бледность, то желтизна.
Наконец Закро кое-как овладел собой, приподнялся и сел в постели.
— Подложи мне подушку за спину.
— Закро, милый, прошу тебя… Ты же знаешь, что должен лежать, пока еще нельзя садиться…
— Делай, что я тебе говорю. Этот паршивец не должен видеть меня лежачим… Ребята, я вас еще не познакомил: моя сестра.
— Ох, сказал бы ты чуть раньше, друг, а то я ее за медсестру принял. Прошу прощения, девушка. Меня зовут Гуджу Алания.
— Что же ты нам не говорил, что у тебя такая красавица сестра?
— Верно, не хочет замуж отдавать — жалко расставаться.
— Кето, принеси стулья. А кто хочет, садитесь ко мне на постель, друзья.
— Что вы, что вы, не беспокойтесь, у нас и времени нет тут рассиживаться… Не надо, ребята, беспокоить эту молодую женщину. Не ходите никуда, сударыня, мы постоим тут, около кровати.
Палата была маленькая — собственно, это была комната дежурного врача. Закро, любимого всеми спортсмена; временно устроили там, главным образом для того, чтобы он всегда был на глазах у медперсонала.
— Вот так. Один поставь сюда. Так. Садитесь, товарищи. Это та самая девушка, из-за которой мне всадили в живот нож до самой рукоятки.
— Матушка родная!.. Убейте меня! Что это мне сказали! Как вы могли, уважаемая, полюбить этого шелудивого черта? Больше не нашлось человека на свете? Разве это пара для сестренки Закро?
Кето закрыла руками лицо.
— Оставь ее, Гуджу. Жаль девушку. Ей сейчас своего горя хватает.
— Изволь, дорогой друг, изволь — уже оставил. А ну-ка, ребята, садитесь и вы. Вон стол, все на нем поместимся. Сестра Закро — моя сестра. Я никому не дам ее в обиду.
— Эй ты, дьявол! Очнись! Слышал, что тебе сказали? Пока Домка-кизикиец жив, другу моего друга обиду никто не нанесет. Подними башку — голова это или чертов сундук! — Незнакомец запустил всю пятерню в космы Валериана и грубо вздернул его голову.
— Заставьте-ка его посмотреть сюда, покажите мне его рожу!
— Эк голову склонил, что казанлыкская роза, босяк! А ну, держись прямо, думаешь, мы все хуже тебя на вид, что ли? Вот так, так, смотри нам в глаза, завтра нас уже не сможешь увидеть. Сегодня мы должны покончить с этим делом, а потом сами вместо тебя сядем за решетку.
Валериан весь одеревенел — то ли от сознания своей вины, то ли от страха перед возмездием. Он отводил глаза, не мог заставить себя взглянуть в лицо больному. Небритый, заросший щетиной, угрюмый и полный злобы, он упрямо молчал. Незадолго до этого он однажды пришел в больницу, попросил под большим секретом вызвать Кето из палаты и упавшим сиплым голосом, воровато бегая взглядом по сторонам, умолял девушку помирить с ним Закро, обещал стать ее слугой, рабом ее до самой смерти…
Кето повернулась и ушла назад, в палату, даже не удостоив его ответом.
Закро от нервного напряжения лишился сил. Он с трудом держался сидя, опираясь на руки, голова его завалилась назад, глаза закрылись.
— Ради бога, прошу вас как братьев, уберите этого человека отсюда. Слаб еще Закро, не выдержит. Видите, что с ним. Уведите…
— Уведем, сестренка, уведем, не сомневайся! Как только совершим над ним суд, уведем в ту же минуту. Что скажешь, Закро, — сдать его в милицию или тут же прикончить?
Закро открыл глаза, обвел взглядом друзей, потом посмотрел на виноватого.
— Меня не спрашивайте. Больше всего он не передо мной, а перед этой девушкой виноват. На кой черт мне, чтобы он в тюрьме сидел? Нет уж, лучше отпустите его, я встану и… Я сам с ним управлюсь. Научу его, как ножом играть, из живого сердце и печенку вырежу!.. Меня не спрашивайте, я свое дело сам знаю. Вот ее спросите, эту девушку, перед которой он замарал себя по самые уши!
— Ух, чтоб тебя! Хоть бы раз сказал: виноват, простите! — Майсурадзе подскочил к Валериану и пнул его ногой между лопатками так, что тот стукнулся головой о край кровати.
— Убей мерзавца, и все, так его!.. — соскочил со стола кизикиец.
Кето быстрым движением руки смахнула слёзы с лица; мгновение нерешительности, и она смело бросилась на защиту, загородила собой Валериана.
— Не убивайте! Простите… ради меня. Мне его отдайте. Закро, брат! Ради меня — прости! Мне отдай…
Парни дрогнули, отступили. Молча переглянулись и уставились на великодушную молодую женщину.
Закро заметил их растерянные взгляды, отвернул лицо и упал на подушки.
Первым опомнился Гуджу.
— Понятно. Что ж, ладно, уважаемая… Теперь нам все понятно.
— Постойте. Дайте мне… Смотри сюда, Валериан. Смотри сюда, слышишь? Вот так. Ты меня знаешь?.. Знаешь меня, спрашиваю?
— Знаю, — хрипло, с натугой выдавил из себя парень, не поднимаясь с колен, и снова отвел глаза.
— В самом деле знаешь? По-настоящему знаешь, спрашиваю? Отвечай на все мои вопросы, а то даже тюремные стены тебе не помогут. Когда-нибудь выйдешь ведь оттуда, не навек тебя засадят.
— Знаю, сказал же, что знаю.
— Кабы в самом деле знал, то пырнул бы меня ножом насмерть, в живых бы не оставил… А эту девушку знаешь?
— Знаю, очень хорошо.
— Замужем она?
— Нет.
— Потаскушка?
— Нет.
— Видел ты, чтобы она хоть прогулялась с кем-нибудь?.
— Не видел.
— Ребенок твой?
Валериан чуть поколебался.
— Мой, — сказал он наконец.
— Ты женат?
— Нет.
— Помолвлен?
— Нет.
