— Почему не разбудила?
Он мгновенно оделся и вышел.
Не успел Шавлего спуститься по лестнице до самого низа, как Флора кинулась к окну и, прячась за занавеской, стала глядеть во двор. Она долго ждала, однако он все не показывался; наконец Флора открыла дверь и взглянула на балкон.
Шавлего медленно поднимался по лестнице, вглядываясь в следы на ступеньках. Уже на балконе, у верхней ступеньки, он долго стоял в задумчивости. Потом бросил взгляд вдоль балкона и несколько раз покачал головой. Заметив в дверях застывшую в неподвижности Флору, он посмотрел ей прямо в глаза и долго не отводил взора.
— Значит, так… — наконец пробормотал он и повернулся, ушел.
Эта картина, переплетаясь с видениями той ночи, неотступно стояла у Флоры перед глазами. Подсознательно она поняла: пришло к ней нечто большее, чем то, что вмещается в понятие «дружба», «нежная дружба». Нечто более глубокое, чем даже кровное родство. Она дышала радостью той ночи, мучилась блаженной мукой тех часов, горечь и сладость пережитого тогда примешивалась к каждой минуте ее повседневного существования. Она была молода и красива. И если она осчастливила мир, появившись в нем, то и от него, от этого мира, ей следовало, по справедливости, получить свою долю счастья, всю, до последней капли. Ту ночь — и того, с кем она была той ночью, — Флора не могла забыть ни на минуту, потому что в ту ночь «Како совершил кражу».
Иногда она остро чувствовала, какой разлад внесло ее появление в совместную, полную такого согласия жизнь двух близких друг другу людей, и тогда угрызения совести терзали ее особенно сильно. В такие минуты она принимала решение немедленно устраниться, убраться отсюда. Но стоило ей дойти до калитки, как непонятная, непреодолимая сила возвращала ее к этой тихой ночной пристани.
Все остальное время она только ждала — ждала, что наконец придет Он.
А когда Он вдруг появился, Флора успела лишь бросить на него беглый, мгновенный взгляд. Застыла на месте, растеряла все мысли, онемела, и Он повернул назад, ушел, оставив ей лишь воспоминание о глухом звуке тяжелых, удаляющихся шагов на лестнице.
Этот глухой звук шагов до сих пор отдавался у нее в ушах. Так же ясно, как в тот день, когда она их услышала. Воспоминание это переполняло ее душу и тело. И когда днем доносился до нее какой-нибудь шум, она тотчас же бросалась к окну, выходившему на балкон. А когда ночью деревья или забор стонали под порывами зимнего ветра, она прислушивалась затаив дыхание, полная напряженного ожидания: не скрипят ли это под ногами желанного гостя половицы на балконе…
«Я был когда-то жрецом в Вавилоне; Утнапиштим — мой предок по прямой линии…»
Неужели кто-нибудь в самом деле верит в подобные вещи? Но Флоре приходилось слышать, что если очень хочешь кого-нибудь видеть, очень, очень, очень сильно хочешь, то желание твое может исполниться — ты свидишься с этим человеком.
О как хочет этого Флора! Всей душой, всем сердцем! Как она жаждет вновь услышать глухой звук медленных шагов — шагов, отдающихся в ее сердце и во всем существе. И… О боже! В самом ли деле слышит она или ей чудится? На лестнице раздались шаги. Кажется, ступенька скрипнула. Нет, не кажется, а действительно скрипнула. Снова шаги. Еще и еще. Потом все стихло. Но вот снова… Это Он! Боже, не дай сойти с ума! Только бы не потерять дар речи, только бы не отнялись руки и ноги. Хоть бы хватило силы встать, заговорить, обвить его шею руками… Замереть в сильных объятиях, растаять, сгореть… Боже, он наверху… Прошел по балкону… Открывает дверь… Боже!
Флора прижала руки к бешено бьющемуся сердцу, затаила дыхание и медленно открыла крепко зажмуренные глаза.
В дверях стояла Русудан. Изменившаяся, бледная и какая-то далекая, чужая.
Флора замерла на месте, кровь застыла у нее в жилах, руки и ноги заледенели, покрылись гусиной кожей. Взгляд Русудан, полный презрения и еще чего-то, похожего на жалость, словно хлестнул, обжег ее.
Русудан стояла, прислонившись к дверному косяку. Она похудела, вид у нее был измученный, и все же она была по-прежнему удивительно красива. Высокая грудь, тонкая талия, стройные ноги, точеное лицо, прекрасные темно-каштановые волосы и глубокие черные глаза. Она была так же привлекательна сейчас, как в самые счастливые свои времена.
Долго, молча смотрела Русудан на подругу. Потом горько улыбнулась и покачала головой:
— Несчастная… Куда более несчастная, чем я…
Пятясь под этим уничтожающим взглядом, Флора отступила до самой тахты, села, вся сжалась, притулившись в уголке, и снова крепко зажмурила глаза. От страха и стыда у нее как бы отнялся язык. Долго сидела она так — сидела, ожидая чего-то…
Прошло бесконечно долгое время — быть может, год. Два. Три. Или десять лет.
Когда Флора раскрыла глаза, Русудан не было в комнате. Вместо нее она увидела Шавлего.
Он, по-видимому, вошел так, что она не услышала, и теперь стоял перед тахтой, устремив взгляд на девушку.
Флора вся задрожала, сжалась еще больше и закрыла лицо руками.
С минуту она не шевелилась. Потом чуть раздвинула пальцы, поглядела сквозь них… нет, видение не исчезло. Это был в самом деле Шавлего — статный, гордый, красивый. Он стоял перед Флорой и смотрел на нее хоть и сочувственно, но сурово.
Господи! Что с ней сегодня творится! Неужели она больна? Или все это — плод воображения возбужденного, изголодавшегося по впечатлениям мозга? Нет, это не галлюцинация, это Шавлего во плоти — повелитель ее земного ада…
Свежие розовые губы девушки зашевелились и чуть слышно прошептали:
— Шавлего…
— Где Русудан? — сухо спросил Шавлего.
Флора вдруг ослабела, понурила голову, ссутулилась. Неужели это в самом деле Шавлего, неужели это вправду он? Боже, какое счастье! Какое безграничное счастье! Он все-таки пришел. Пришел к ней! Сейчас она обовьется вокруг него, так прильнет, что и клещами не оторвешь. Да, она прижмется к его широкой груди, кошкой свернется у него на руках и, как в ту ночь, в ту украденную ночь, снова, не колеблясь, бросится в адский огонь.
Флора выбралась из своего угла, подошла с видом провинившейся собаки к Шавлего и робко подняла на него свои затененные длинными ресницами, полные преданности глаза.
Столько чистоты и тонкости придали ее чертам перенесенные муки и сомнения, душа ее так перегорела и возвысилась за минувшие дни, столько любви и покорности светилось в этих больших, прекрасных, детских глазах, что Шавлего изумился. Около ее ноздрей и на переносице еще можно было заметить почти стершиеся веснушки, но вся нежная кожа лица была такой белизны, как цветок горного рододендрона в августе.
Флора не сводила умоляющего взгляда с Шавлего. Без единого слова, тихо, медленно встала она, вся трепеща, приблизилась, обвила руками сильную, несгибаемую шею и прижалась к нему по- кошачьи.
— Где Русудан? — еще раз холодно спросил Шавлего и отвернул лицо, уклоняясь от прикосновения дрожащих губ, что тянулись к его губам.
Флора оперлась круглым, нежным подбородком о его плечо, еще тесней обняла его шею, и… внезапно сердце у нее словно остановилось. Ледяной холод ударил ее в лоб, пронизал мозг до самого затылка, спустился по спине и сковал грудь. В дверях стояла Русудан — живая, а не призрачная — из плоти и крови.
Шавлего осторожно взял обеими руками руки молодой женщины, обхватившие его шею.
Флора вздрогнула, широко раскрыла вспыхнувшие огнем глаза, зажмуренные было от страха.
Русудан прислонилась к дверному косяку, чтобы не упасть. Обескровленные губы ее зашевелились, и Флора явственно услышала тихий шепот:
— Несчастная… во сто крат несчастнее меня… — Русудан схватилась рукой за сердце, повернулась и ушла, словно растаяла в воздухе.
Флора почувствовала, как заледенела с головы до ног.
