— Эх, как же спутала все его пути-дороги эта норовистая девка! Не появись тут у нас этот жеребец, может, она бы в конце концов и пошла за Закро…
— Однажды она пришла в больницу его повидать, да врачи не пустили.
— Почему?
— В те дни никого не пускали.
Закро тяжело вздохнул, отвел взгляд от счастливых молодоженов и повесил голову.
Все это он знал, прекрасно знал, но знал также, что одной рукой не хлопнешь в ладоши. Весь мир делился на две части: по одну сторону — счастливцы, по другую — неудачники. Впрочем, из неудачников многие превращались в счастливцев… И только один Закро оставался в одиночестве в этом мире, полном солнца и счастья… Рано или поздно уйдут от него; и Кето с Валерианом. Рано или поздно этот просторный дом вновь станет пустынным. И не с кем будет словом перемолвиться — разве что с псом Барджгалой!
Русудан…
Русудан…
Скрипнула калитка, и во двор вошла Русудан. Приостановилась, посмотрела вокруг и направилась прямо к Закро… Она шла твердым шагом — красивая, гордая, суровая. Подошла и встала у него над головой. Долго смотрела она на Закро, глядевшего на нее расширенными глазами.
— Здравствуй, Закро. — Голос у нее был необычный — глухой, упавший. И сама она была странная, чужая.
— Здравствуй… Русудан, — с трудом прохрипел Закро и приподнялся.
— Я опоздала?
— То есть как… Как это… опоздала?
— Хочу остаться у тебя… Навсегда. Примешь?
— Ч-что?
— Останусь у тебя… Сегодня же. Навсегда. Примешь?
Закро словно громом сразило. В глазах у него потемнело, в ушах раздался пушечный залп. Закро зашатался, попытался встать — и не смог оторвать тело от ступеньки.
Глава седьмая
1
Махаре с неохотой взмахивал киркой и вонзал ее в землю. Веками враставшие в почву, соединившиеся с ней булыжники и щебень, стронувшись с места, с грохотом скатывались по крутому склону. Coco и Джимшер испытывали не больше энтузиазма, чем Махаре. Да и остальные ребята не выказывали особенного восторга.
— Придумали! Что на этих бесплодных кручах вырастет? — ворчал Дата, подравнивая лопатой края отрытой террасы. — Кто за сумасшедшим увяжется, тот и сам полоумный. Что это за выдумка — весь актив с вами объединить? Эрмане-то и горя мало, он себе тихонечко пристроился бригадиром.
И сам Надувной был изрядно не в духе. Едва все собрались, как он уже сцепился с Фирузой:
— Спрячь свою свирель, а то отниму да изломаю! Что она вечно у тебя во рту торчит, как у собаки кость!
Фируза вскинулся, бросил мотыгу:
— Если мы с моей свирелью очень вам мешаем, так я уйду.
Еле удержали его товарищи.
Они завершали уже пятое кольцо террас вокруг крепости.
Новыми, необычными выглядели эти места после того, как потрудились здесь человеческие руки. Ребята были в душе довольны плодами своих хлопот. Им лишь недоставало увлеченности, внутреннего огня. Они с трудом могли поверить, что на этой горе разрастется сад, примутся фруктовые деревья.
Садовник Фома исходил всю гору вдоль и поперек, раз десять измерил ее во всех направлениях. Ковырял землю то там, то здесь, взял пробу в двадцати местах и наконец дал свое заключение: плодовые деревья будут здесь расти, только нужно подобрать холодоустойчивые сорта, да понадобится постоянная поливка. Ветры не страшны: высокие хребты, спускающиеся к деревне с двух сторон, защищали от них склоны Чахриалы и Качал-горы.
Фома обещал Шавлего триста саженцев яблонь и восемьдесят саженцев груш, привитых на сильных подвоях. К весне саженцы могли быть уже высажены в грунт, — дядя Фома обещал свою помощь при посадке.
Сорта будут превосходные, самые лучшие: грузинский синап, турашаули, кехура, шафран, антоновка, бельфлер, белый и красный кальвиль, ренет, банан и много других, названий которых молодые люди не могли запомнить. Сам же Фома перечислял все эти названия с таким же удовольствием, с каким досужий курд, греясь на солнышке перед своей дверью, перебирает зерна янтарных четок. До весны Фома собирался подняться на Белую Речку и в Гомбори, чтобы взять в тамошнем питомнике породистые привои. А в случае, если не удастся наладить поливку, собирался скрестить привезенные горные холодоустойчивые сорта с местными засухоустойчивыми и вывести новые, пригодные для разбиваемого сада.
Общепризнанный авторитет старого садовника вселял в ребят веру в успех начатого ими дела. Несколько обескураживала их трудность работы, а всего больше угнетало исчезновение вожака и предводителя. Вот уже сколько времени они не видали Шавлего. Он был вдохновителем всех начинаний, он придавал ребятам сил в любом трудном деле и самую тяжелую часть взваливал на собственную шею, как бык в упряжке. Он примирил «актив» с «лоботрясами», объединил всю молодежь села и выковал из них огромную общую силу. И теперь эта единая сила способна сокрушить любое препятствие, лишь бы он, ее пастырь и наставник, встал во главе, повел их за собой.
Правда, Надувной твердил им, что Шавлего занят своей диссертацией, но разве он не работал над ней и раньше? Прежде это ему не мешало! Нет, тут явно дело было в чем-то другом. Вот и агронома с давних пор они не видели, — как начались работы, она ни разу сюда не поднималась. А прежде, когда осушали болото, она появлялась каждый день. Ведь и здешние места изучены и обмерены ею, и ею же составлен план работы. Но после возвращения из Тбилиси она не показывалась на горе, а с тех пор как вышла замуж… Странным, очень странным было это неожиданное ее замужество. И вызвало в деревне неприятные пересуды.
И все же ребята радовались каждому квадратному метру земли, отвоеванному от этих крутосклонов. Их не страшили уже ни сырая, пасмурная погода, ни мокрый снег, ни мороз. Многодневная работа на болоте закалила их волю и приучила их к труду.
Надувной присел на большой камень, зажал кирку между коленями и оперся об нее подбородком. Задумчиво наблюдал он за ритмической раскачкой тел работающих, за размеренными взмахами их рук. Прислушивался к сухому скрежету лопат, вонзавшихся в щебнистый грунт, к шороху скатывающихся по склону камней.
Он нагнулся, взял в руку кусок земли, растер между пальцев. Земля была коричневато-серая, с примесью извести. Шакрия растер ее еще мельче, рассеял по ладони и долго смотрел на этот серый порошок. Однако это разглядывание не вызвало в нем никаких движений души. Он не мог, как ни старался, ощутить ничего подобного чувству, которое заметил во взгляде дядюшки Фомы, когда тот точно так же рассматривал эту землю на своей ладони. Шакрия не видел ничего, кроме мельчайших частиц пересохшего ила, ничтожных остатков перегнившей листвы незапамятных времен, искрошенных веками раковин морских животных раннего мелового периода и вплетенных во всю эту массу слабых корёшков травы осенчука.
Фома держал в горсти ту же самую землю… Но по его взгляду было ясно, что он видит в этой земле что-то большее, гораздо большее, чем Надувной, Джимшер, Coco, Махаре или даже сам Шавлего. Для
