заботы, что письма на тебя писать! Нечего губы сердечком складывать, подумаешь, красотка!
— Уж во всяком случае попригляднее тебя, мозгляк! Все равно не дождешься, чтобы меня уволили!
— Куда уж, конечно, не дождемся — в особенности если ты будешь всех так ублажать, как того ревизора!
Послышались сдавленные смешки.
Заведующая клубом вспыхнула, резко повернулась и пошла прочь, покачивая широкими бедрами.
— Что с вами разговаривать, вы все до одного хулиганы, и больше ничего!
— Давно я Арчила не видал. Не знаете, ребята, где он? — попытался переменить тему разговора Отар, после того как юнцы проводили ретировавшегося противника «достойной хвалой».
— Да, наверно, валяется в постели, баюкает свою вывихнутую руку. Лошадь отъелась в горах, ни седла, ни узды не знает, а он, гляди-ка, влез на нее! Тоже мне джигит! Хорошо еще, что шею не сломал!
— А из лука он здорово стреляет. В лес ходил упражняться, тайком ото всех. Кабахи задумал взять! Гребенку трудно ему до головы донести, чтобы патлы свои расчесать, а туда же, на бешеного жеребца садится! Я ведь там был, устроился на травке перед трибунами — билета не сумел достать и перелез через забор. Гляжу, скачет наш Арчил. Натянул лук — и тут же полетел вверх тормашками да брякнулся оземь, как караджальский арбуз. А жеребец совсем обезумел, понес — летит во весь опор и, гляжу, прямо на меня. Вскочил я да как дуну вверх по трибунам — раз, раз, перескакиваю через ряды. Послушали бы вы, какой визг девчонки телавские подняли! Оглянулся, вижу, все сломя голову за мной мчатся. Остановился я за райкомовской трибуной и стал снова на поле смотреть. А там кто-то уже вскочил на бешеного конька и гоняет его взад-вперед по стадиону. Гляжу и глазам своим не верю. Ну и молодец — просто диву даешься. — Думаю — уж не сам ли Амирани встал из гроба и явился, чтобы позабавиться над нами? То свесится до земли, то нырнет коню под брюхо… Двумя стрелами сбил кабахи с шеста, а сам пропал — как сквозь землю провалился. Третьего дня я слышал краем уха, будто это был Шавлего, внук старого Годердзи. Ух, как я обрадовался, ребята!
— А меня там не было, что ли? Как бы ты перемахнул через забор, если бы я тебя не подсадил? А ты оставил меня и удрал!
Шакрия протянул ему мизинец.
— Агу! Придется мне для тебя помочи купить, чтобы ты научился ходить на собственных ножках. А кто тебя тянул целых полчаса, чтобы через забор перетащить? Я или не я?
— А все же кабахи одному из наших достался!
— Достался, достался! А кто тебе его засчитал, Шалва?
— Не все ли равно? Мы-то ведь знаем, что он наш!
— Говорят, этот парень дюймовую доску может кулаком прошибить.
— Насчет кулака не знаю, а что того жеребца трое дюжих молодцов не удержали бы, это точно.
— Где он был, почему до сих пор никто его не видел?
— А он учился — не то что ты, со свирелью ишаков объезжаешь!
— Ты мою свирель оставь в покое, Надувной! Не помнишь, как приставал ко мне, чтобы я тебя, играть научил?
— Ты и Арчилу обещал, да как только он написал тебе стихи для той длинноносой девчонки, ты сразу же в кусты.
— Пустое! Вечно меня этим коришь, Махаре! Не я — в кусты, а он не смог научиться. Одним удаются стихи, другим — игра на свирели.
— Да нет, ребята, он теперь к экзаменам готовится, где у него время, чтобы на дудочке свиристеть!
Парни засмеялись: Арчил уже третий год ездил в Тбилиси на приемные экзамены и никак не мог их сдать.
— Заладил — хочу поступить в университет, да и только. И непременно на филологический, — начал Coco. — Как будто нельзя писать стихи, если не окончишь литературный факультет. Поэт всегда останется поэтом, куда его ни ткни. Разве я неправду говорю?
— Правильно. Вот, Сика Чангашвили двух классов не окончил, а вся страна его знает.
— Хо-хо-хо! А ты непременно, кстати или некстати, должен вспомнить Сика Чангашвили. Один только раз побывал вместе с ним на олимпиаде и с тех пор челюсть себе вывихнул, столько звонишь об этом незабываемом случае!
— А ну-ка поезжайте вы на олимпиаду, если такие молодцы! Почему вас не приглашают?
— А ты напрасно думаешь, Фируза, что тебя из-за твоей свирели на олимпиаду повезли, — спокойно сказал Шакрия.
— А из-за чего же еще, Надувной? Тебя-то ведь не взяли!
— Ты был им нужен напоказ, людей удивлять. Вот, дескать, последний образец вымершей породы животных.
Ребята разразились хохотом.
Шакрия подливал масла в огонь:
— Я бы на твоем месте все время стоял — ведь лежачий ты до того длинен, что оттуда, где ноги, без бинокля лба не увидишь. Впрочем, лба у тебя вообще нет и нос совсем не на месте.
— А почему ты стихов не пишешь, Фируза? Не научился от своего дружка?
— Больше вам не о чем языками трепать, несчастные? Над собой смейтесь: по два, по три раза сдавали в педагогический в Телави и всякий раз проваливались!
Удар пришелся по чувствительному месту. Ребята заворчали:
— Попробовал бы сам разок, узнал бы, что такое экзамены!
— Ты даже не знаешь, дубина, что если тебя захотят срезать, так и сам бог не поможет!
— Эх, оставьте его в покое! — махнул рукой Coco. — Он до самой своей смерти не поймет, о чем вы с ним говорите.
— Не валяйте дурака! — передернул плечами Муртаз. — Думаете, Арчил в самом деле когда-нибудь занимался перед экзаменами? Да он и в книжку не заглядывает! Прихватит пачку своих стишков и думает, что за них его сразу на второй курс посадят.
— Говорите что хотите, а стихи у него хорошие! — с завистью в голосе заметил Отар.
— Да, он ведь Циале их писал, — вспомнил Coco.
— А теперь кому? Ведь так просто он не станет писать — должна же его вдохновлять какая-нибудь муза.
— Теперь он, по-моему, подсыпается к Русудан, — фыркнул Махаре.
— Не говорите ерунды, ребята! Русудан ведь старше его года на четыре, не меньше!
— Эх, Муртаз, ты еще ребенок, не знаешь, что такое любовь… При чем тут возраст? — вздохнул Отар.
Ребята выразили сочувствие Отару, отозвавшись лишь сдержанными смешками.
В библиотеке погас свет, послышалось звяканье ключа в замке, и несколько смутных фигур приблизились к расположившейся под грушевым деревом веселой компании.
— Ого! Расходится по домам наша интеллигенция!
Кто-то из юнцов вскочил, поднял руки над головой и взмахнул ими, как дирижер:
— Писателям и ученым на-аш…
— Привет! — грянул хором десяток молодых голосов.
Тени молча проплыли мимо.
За ними выступала павой заведующая клубом.
— Возьми хворостину, Лили! Не разбежалось бы твое стадо!
Заведующая не отозвалась ни единым словом.
— Смотрите-ка, ребята, смотрите, как плывет! Ну прямо — Ноев ковчег!
Друзья снова развалились на траве.
