Кабахи

чем тридцать два зуба — крепкую твою челюсть.

…Сабеда принесла наскоро изжаренных голубей и перепелок.

Подняв чашу, Хатилеция пожелал долгих дней хозяевам дома.

— Эй, Ванка! Вот ты выйдешь на паперть в Алаверди и кричишь: велик господь! Да если бы был бог в небесах, разве несчастный Солико не сидел бы сейчас с нами в своем же марани? Пропал, бедняга. А из- за чего? Из-за сущего пустяка! Шел в Тианети, увидел в лесу веревку, поднял и унес. И ведь ни разу не оглянулся — как же он мог знать, что к другому концу веревки телушка привязана?

— Не тужи, тетушка, — сказал старухе слово утешения Закро, — самая лучшая птичка та, что в клетке сидит.

— Не отчаивайся, Сабеда! Скажи Нико, пусть одолжит тебе лошадь, а молотильную доску я сам достану и за одно утро обмолочу эти твои пять-шесть снопов.

— Нет, Ило, — скрестив руки на груди, отвечала Сабеда. — Нико мой погубитель, если б одно его слово могло меня спасти от смерти, я даже не дала бы ему рта раскрыть. Что он и Наскида со мной делают, как они со мной обращаются — это и описать нельзя.

Вечером, опомнившись, старуха уныло смотрела на разбросанные остатки еды и опустевший чуть ли не на треть винный кувшин и озадаченно качала головой. А пьяный поп Ванка, повиснув на плече старого гончара, брел по проулку и распевал хриплым голосом свою любимую песню;

Отомрет засохший корень,
Как его ни поливай.
Не спасется после смерти
Жадина и скупердяй.
Ведь скорее, чем сквалыгу,
Ишака пропустят в рай.

4

Рослый молодой парень оглянулся с сердитым видом и хотел было отпустить крепкое словцо по адресу водителя затормозившей перед самым его носом «Победы», но тот сам отворил дверцу машины и окликнул его по имени.

— Здравствуй, Чархалашвили! Что ты прислонился, словно нищенская клюка, к дверям этой дурацкой столовой? Поедем со мной в Чалиспири, покажу тебе другую, получше.

Парень наклонился, заглянул в машину и узнал старого приятеля.

— Купрача! Будь ты неладен, откуда ты взялся?

— Оттуда же, откуда ты и тысячи других обалдуев вроде тебя. Садись, съездим в Панкиси, а вечером доставлю тебя в Чалиспири.

— Что ж, делать мне все равно нечего — в Панкиси с тобой, пожалуй, съезжу. Но в Чалиспири меня и трактором не затащишь.

Парень открыл заднюю дверцу «Победы», уселся на мягком сиденье и, протянув руку через переднюю спинку, обменялся с водителем крепким рукопожатием.

— Чуть было тебя не обложил! А тормоза хороши — держат намертво!

— Ругаться я умею почище, чем ты. Но меня вот что интересует: когда ты сошел с поезда и ступил ногой на телавскую землю, тебе не захотелось сказать, как Етим-Гурджи: «Здравствуй, город мой, пропавший сын к тебе вернулся»?

— Так вы тут в пропавшие меня записали?

— А то как же! Твой недруг знает, что ты снова здесь?

— Если и не знает — долго ли узнать?

Купрача завел мотор и включил скорость.

— Э-эх, поступил ты, как сосунок.

— Не смойся я вовремя, он наверняка бы меня засадил.

Купрача тронулся, миновал длинный, изогнутый Телавский мост, протянувшийся над сухим речным руслом, и повернул в нижние улицы, напевая вполголоса:

Надо, брат, плясать умело,
А не прыгать по-медвежьи.

Машина на полном ходу, шурша колесами по асфальту, промчалась через Мацанцару, оставила город позади и спустя несколько минут влетела в Вардисубани. Купрача замедлил ход и повернулся к своему спутнику:

— Пять лет — это тебе не пять бутылок вина опорожнить!

— Ну, что ты заладил! Как будто я на том свете побывал. Говорю тебе, надо было убраться от греха подальше. Я думал, пока вернусь, того человека уже тут не будет. На больших местах подолгу не задерживаются! Но, видно, у него сильные покровители — прочно корни пустил!

— Не бойся, скоро эти крепкие корни вода подмоет! Нет на свете такой должности, к которой не примеривались бы днем и ночью двести пар глаз и не принюхивались бы двести пар ноздрей. Однако не ходить же тебе до тех пор без дела! Присмотрел что-нибудь?

— Не так это просто — особенно когда не очень стараешься. Пока хочу машину купить.

— Это я тебе устрою.

— В самом деле?

— В самом деле.

— Значит, я не зря на тебя рассчитывал. Давно уж собираюсь с тобой повидаться, да только Чалиспири я теперь обегаю за версту, как навозную кучу.

Купрача выправил левой рукой руль и повернулся назад, к пассажиру:

— Напрасно.

— Есть у меня причина.

— Без причины, известно, на свете ничего не бывает. Машину я тебе достану, но подрабатывать на ней и не думай.

Парень снял кепку и бросил ее на сиденье.

— На первых порах это мне подойдет. А там посмотрим, что бог пошлет.

— Говорю, не надо. Только навредишь себе.

Парень усмехнулся:

— Все новые дома в Телави, как ни спросишь, принадлежат шоферам.

— Нынче все строят себе новые дома. Брось глупости! Если хочешь жить припеваючи, нужно либо иметь такую должность, чтобы тебя боялись и нуждались в тебе, либо… либо нужно торговать. На высокую должность тебе нечего рассчитывать: для этого нужны диплом и, самое главное, влиятельный покровитель, чья помощь важнее всякого диплома. Не то чтобы ты не годился в руководители, нет, брат, в начальники попасть трудно, а руководить — пустяковое дело. Я вот, например, не ученее тебя, а посади меня министром, может, получше, чем теперь, дело налажу. Власть — вот что главное!

Внимание Купрачи на время приковалось к дороге. Потом, когда деревня осталась позади, он снова, усмехаясь, повернулся к своему пассажиру:

— Впрочем, будь моя власть, я, пожалуй, закрыл бы министерство и устроил там шикарный ресторан.